“... Вы не можете не знать, что с того самого момента, как я познакомился с Вами, я всегда очень высоко ценил все, что исходит от Вас. И все это стало для меня еще более ценно, когда я стал Вам ближе. Я надеялся только на некоторую благосклонность с Вашей стороны, и Ваше восхитительное письмо исполнило все мои желания.
Я боялся, что чувство, в котором я признался Вам, встревожит Вас, но, хотя меня самого и успокаивала твердая уверенность в его чистоте, я очень хотел, чтобы и Вы были покойны. Ваше письмо развеяло мои тревоги и доставило мне тем самым много радости. Ваша приветливость — вот все, на что я считаю себя вправе рассчитывать. Вы говорите, что мое письмо было адресовано Вашему сердцу и что оно им было получено. Позвольте же и это письмо, которое мне столь дорого, отправить в тот же адрес. Оно продиктовано моим сердцем, которое, признаваясь в живом интересе и искренней привязанности к Вам, не таит ничего, в чем оно могло бы себя упрекнуть: более того, я громко признаюсь в своих чувствах не только перед всей вселенной, но и перед Вашим мужем. Это письмо привезет Вам Ваш супруг (sic), и я не боюсь, что он может его прочесть. Простите мне этот невольный порыв. Мне необходимо было показать Вам, как я чувствую. Я не вижу в этом ничего недостойного, что я должен был бы от Вас скрывать.
Я очень благодарен Вам за горячий интерес, который Вы проявляете к нашей армии. Вы знаете уже, что «невеста» со «ста тысячами штыков» заканчивает подготовку своего приданого; конечно, она слишком медлит и заставила нас ждать еще несколько недель и продлить перемирие. Вот почему мы отдыхаем, продолжая готовиться к еще более жестокой битве.
Все Ваши приказания выполнены в точности, и Горячечный курьер принял все, что было ему прописано; он готов отправиться к Вам, поскольку вот уже несколько дней, как жар у него спал. Что касается влюбленного, то он остался без ответа по причине непростительной небрежности графа Толстого, которому было поручено написать ему, что я с удовольствием приму его к себе на службу, где он сможет быть, если это его устроит, придворным дипломатом с обычным для этого места жалованьем. Вы можете сами сказать ему об этом, княгиня, если сочтете нужным. Я прослежу также и за делом маленького Жерамбля, как только получу записку, которую Ваш муж мне еще не передал.
...А пока не забывайте меня совсем и знайте, что сердце мое и душа принадлежат Вам навеки.
Александр.
Без даты, возможно, август 1813 г.
“Я с нетерпением стремлюсь, княгиня, оказаться у Ваших ног; еще вчера я мечтал об этом счастье, но небо, или, вернее, князь Шварценберг и генерал Радецкий распорядились иначе, оставшись у меня до 11 часов. Могу ли я прийти к Вам между семью и восемью часами? — А пока примите уверения в моем искреннем почтении.
Александр.
Теплиц, 21 августа 1813 г.
“...Я желал бы только одного: хотя бы отдаленно походить на человека, которого Вы описали и назвали моим именем, но до которого мне еще так далеко. — Только Вы умеете делать приятными всех, с кем Вы общаетесь, поскольку Вы сами одарены той любезностью, которая заставляет всех чувствовать себя рядом с Вами легко и непринужденно. — Поэтому часы, проведенные рядом с Вами, доставляют истинную радость.
Мольбы Ваши были услышаны, и 17/29 и 18/30 числа наша Армия и особенно Гвардия покрыли себя бессмертной славой. Весь корпус Вандама, был разбит. Захвачены генералы, генеральный штаб, 12 000 пленных, 81 пушка и весь обоз. Одновременно армия в Силезии сотворила чудеса и захватила у противника 103 пушки и более 18 000 пленных. Наследный принц шведский захватил 42 пушки и шесть или семь тысяч пленных. Слава Всевышнему, дела идут неплохо, как видите. Молю Вас, интересуйтесь и впредь нами, воинами, будьте уверены, что мы Вам за это глубоко признательны. — При первой же возможности я отправлю обычного курьера в Вену, и, следовательно, он проедет через Прагу дважды: по пути туда и обратно. — Благодарю Вас за чай. Поскольку он получен от Вас, то я не могу решиться отослать его в качестве подарка, но предпочитаю сохранить для себя. Поверьте, княгиня, в мою искреннюю к Вам привязанность на всю жизнь. Мое почтение княгине Софье.
Александр.
Без даты, предположительно сентябрь — октябрь 1813 г.
“Записка, полученная от Вас, княгиня, живо меня тронула: только скромность помешала мне прийти вчера попрощаться с Вами и потревожить Вас в те несколько часов, что Вам оставалось провести с мужем. Но я спешу воспользоваться случаем выразить Вам свою благодарность за ту снисходительность, с которой я был у Вас принят.
Эти минуты я буду помнить всегда. Пусть сбудутся Ваши мечты, княгиня: мое единственное желание — подарить всем прочный мир. Все Ваши поручения будут в точности выполнены. Что до Вашего мужа, то дружба моя к нему заставляет меня еще больше стараться исполнить все Ваши пожелания.
Передайте мои приветствия княгине Софье. С каким нетерпением я буду ждать момента, когда вновь буду иметь счастье лично выразить Вам то, что мое перо передает так неполно. Не забывайте меня и примите уверения в моей почтительной и вечной преданности.
Без подписи
Лейпциг, 10 октября 1813 г.
“Ваше милое письмо без даты, привезенное Вашим мужем из Праги, я получил в самый разгар военных действий, но коль скоро передано оно было шурину, то провалялось не меньше двух дней в карманах его многочисленного гардероба прежде, чем я смог наконец получить его, поскольку всякий раз оно оказывалось в кармане какого-то третьего сюртука, хотя на нем было надето уже два. Прежде чем я продолжу, позвольте кратко рассказать Вам об огромных успехах, которых с помощью Божественного Провидения мы добились в памятные дни 4, 5, 6 и 7, когда сам Наполеон, собравший все свои силы, был тем не менее разбит под Лейпцигом. 300 пушек, 23 генерала и 37 000 пленных — вот плоды бессмертных подвигов наших доблестных Армий. Сам Всевышний направлял нас, и это Ему мы обязаны своим блестящим успехом. Я не сомневаюсь, что и Вы внесли свой вклад в эти победы, княгиня, и спешу направить к Вам обычного курьера, с тем чтобы успокоить Вас относительно его самочувствия и отблагодарить его самого, поскольку был я им очень доволен.
Вернемся к Вашему милому письму. — Оно было бы абсолютно восхитительным, если бы не заканчивалось богохульством: «Не забыли ли Вы меня?» — пишете Вы! — Одна только мысль об этом с Вашей стороны уже большая несправедливость ко мне, от которой я, как мне кажется, должен был бы быть защищен? Но в остальном я согласен, что был, как это могло показаться со стороны, виноват перед Вами. — Вот что произошло: когда я отправил одно из своих писем к Вашему мужу, тот уже уехал в Прагу, и письмо мое вернулось ко мне. Найдя его слишком унылым, я не спешил отправлять его Вам и уничтожил бы, если бы оно не содержало ответа на то, о чем Вы меня спрашивали. Прилагаю его к настоящему письму.
Примите мою благодарность за милые и обворожительные поздравления по случаю вручения мне ордена Подвязки. Не считая себя полностью достойным, я разделяю Ваши мысли о рыцарстве, поскольку всю жизнь я придерживался тех же принципов. Если обязанность принимать с жаром все, что исходит от прекрасной и любезной дамы, есть одно из требований, предъявляемых к рыцарям этого ордена, то я рискну считать, что соответствую хотя бы одному из них. Поверьте, что я на всю жизнь Ваш и сердцем, и душой, и я скажу также: «Позор тому, кто дурно об этом подумает».
Мое почтение княгине Софье.
Александр.
“... Вы ошибаетесь, княгиня, считая, что я сержусь на Вас за тот интерес, который Вы проявляете к делу Лабедойера... На самом деле, если я и был на Вас сердит, то не из-за Лабедойера, но, признаюсь честно, из-за того расположения, которое Вы питаете к этому Парису, столь ничтожному и порочному. Душа столь возвышенная и совершенная, как Ваша, не казалась мне созданной для всех этих фривольностей, которые я считал слишком ничтожной пищей для нее. Моя искренняя привязанность к Вам заставляла меня сожалеть о том времени, которое Вы теряете, занимаясь делами, столь мало достойными Вас, как мне кажется. Вот честное изложение моих претензий.
Еще раз говорю Вам, что только глубокая привязанность, которую я к Вам питаю, дает мне право выражать мое неудовольствие, и наступит время, когда Вы поймете, что, любя Вас так, как я люблю, я был, быть может, не так уж и не прав, жалея, что Вы отняли столько времени у своего собственного счастья.
Александр.
Петербург, 12/14 мая 1816 г.
“Я пользуюсь первой свободной минутой, княгиня, чтобы засвидетельствовать получение Вашего письма. Я бы пришел к Вам тотчас же, если бы дела меня не задержали.
Сегодня вечером я свободен, но боюсь, что, поскольку я не смог предупредить Вас заранее, у Вас другие планы и Вы не сможете меня принять. Но если Вам ничто не мешает, я готов прийти к Вам сразу же по получении Вашего ответа. Примите уверения в моем глубочайшем почтении.
Александр.
Вечером в понедельник 8 октября 1817 г.
“...Как Вы говорите, мы недалеко друг от друга, однако безо всякой надежды увидеться. Если бы это зависело только от меня, то Лайбахская конференция была бы перенесена в Рим; но в этом мире столько всего, что никак невозможно устроить так, как нам того бы хотелось.
Поговорим о госпоже д'Алопеус. — Выразите ей мое почтение. Мне очень тяжело знать, что она страдает. — Совершенно необходимо дать ей возможность лечиться в теплом климате так долго, как того требует ее здоровье, а я, со своей стороны, поспешу дать ей средства для этого. — Самое лучшее и удобное, с моей точки зрения, — это отправить денег на два года, с тем чтобы она могла написать своему мужу, что больше не нуждается в его помощи и что он не должен больше ей ничего посылать, поскольку у нее есть все необходимое, при условии, однако, что она останется в Италии. Мне кажется, что это самый простой способ уладить дело. — Всякий другой, требующий издания указов, показался бы необычным, особенно для такой красавицы, как госпожа д'Алопеус. — Поставьте меня, пожалуйста, в известность о том, какая сумма ей потребуется на два года, и я буду искренне рад ей ее предоставить.
Гораздо труднее устроить дело с пенсией Скванца. Это противоречит существующим правилам, поскольку для назначения пенсии или для ее увеличения необходимы определенные заслуги. А в данном случае никаких заслуг назвать нельзя. — Мошенничество дядюшки служит дополнительным препятствием, тем более что в материалах процесса по его делу есть документы, которые доказывают, что он передавал своим итальянским родственникам деньги, похищенные у Ломбардца.
В заключение позвольте повторить еще раз, что моя привязанность к Вам останется всегда неизменной. Примите искренние в том уверения.
Александр.
Лайбах, 3 февраля 1821 г.
“...Я давно должен был бы ответить вам, и если Вы вменяете мне в вину мое молчание, то я прошу Вашего снисхождения или скорее отпущения грехов. Обстоятельства сильнее меня. Ваше первое письмо, в котором Вы высказываете пожелание, чтобы муж Ваш получил службу при дворе, уже не застало князя Петра, и мне его доставили в тот момент, когда я уже отправлялся в свою последнюю поездку. У меня не было времени ответить Вам. Второе письмо застало меня в дороге, а третье я получил, когда был болен, из-за чего и провел в постели большую часть зимы. Потом я думал, что Вы уже на пути в Россию. И вот наконец удобный случай написать Вам эти несколько строк, чтобы сказать, как я был тронут теми дружескими чувствами, которые Вы высказываете в своих письмах ко мне. Поверьте, я отвечаю Вам тем же и чувствую к Вам искреннюю и неизменную привязанность. Таким образом, подозрения, которые Вы, как мне кажется, питали, что я имею что-либо против Вас, более чем несправедливы, и Вы можете всегда полагаться на те чувства к Вам, которые я уже высказал однажды. Итак, я с великим нетерпением жду той минуты, когда смогу увидеть Вас.
Что до Вашей просьбы о муже, как Вы ее понимаете, она не могла быть исполнена и находилась в противоречии со здешними обычаями. Впрочем, мы поговорим об этом при свидании. А пока сохраните обо мне добрую память и примите бесчисленные уверения в моей глубокой к Вам привязанности.
Александр.
Царское Село, 8 июня 1824 г.
“...Для того, чтобы обращаться со мной так, как это делаете Вы, требуется та неистощимая снисходительность, которую Вы всегда проявляли, поскольку Вы имели полное право считать меня и неблагодарным, и бесчувственным; а между тем я не являюсь ни тем, ни другим. Таким я кажусь из-за огромной ответственности, которая давит на меня и занимает все мое время. Но я должен прежде всего сказать Вам, что радость моя от одного сознания того, что Вы рядом, в нескольких часах от меня, исключительно велика. Я буду у Вас между четырьмя и пятью часами и с нетерпением жду возможности сказать, как я тронут той дружбой, которую Вы мне дарите, несмотря на все мои грехи. Имея столь мало свободного времени, я взялся за перо для того только, чтобы сообщить Вам, что я устроил все, о чем Вы меня просили. Дело задержалось потому, что для его благополучного решения потребовалось преодолеть множество трудностей.
Итак, до свидания, и примите уверения в моей искренней и почтительной привязанности к Вам навеки”.
Александр.
Царское Село, 2 апреля 1825 г.
Конец
