Е.Н. Щировская

 

МАЛЕНЬКАЯ КАТЕНЬКА

 

Милые мои внучки, родные и двоюродные, вы любите, когда я рассказы­ваю вам про свое детство. Вот я и решила, пока делать мне нечего, напи­сать об этом, может и не очень интересном, но МНЕ дорогом времени.

Я очень рано помню себя. Но, как, пожалуй, всегда бывает, самые первые мои воспоминания - это отрывки, картинки не связанные между собой. Первое, что я помню - это дедушкины ноги в мягких ботинках  и штаны со штрипками, надетыми сверх этих ботинок. А на штанах широкие (генеральские) лампасы . И ножки кресла красного дерева. Я, должно быть, сидела под этим креслом. Мне было очень хорошо именно от присутствия этих ног добрых и родных для меня.

Потом я помню большой зал. Много народа, стол посередине комнаты, где он никогда не стоял. Очевидно, на нем был гроб с дедушкой, но мне это было не совсем ясно и не очень грустно. Страшно стало, когда вынесли гроб, все вышли, двери были распахнуты, я осталась одна, было холодно. Потом кто-то увел меня в комнаты...

Дальше помню уже Бессоновку. За столом в столовой пили молоко из больших чашек с синим рисунком, а внутри чашек мелкие трещинки. На столе стояли стеклянные блюдечки с вареньем, крутые яйца, молоко в глиняном кувшине, хлеб. А Тусенька (старая экономка) за самоваром разливала чай, старшим.

Во дворе, по низкой зеленой траве бродили телята. Они сосали друг другу уши, а, если им дать руку, они, выпучив свои лиловые глаза, заса­сывали ее чуть не до локтя и без помощи старших вытащить ее было трудно и страшновато.

Потом, меня укладывали спать, а когда я вставала, был все еще день и солнце и телята во дворе и время тянулось медленно, медленно.

Иногда, когда бывало особенно тихо (мама кормила грудью маленького), в комнату мягко впрыгивала лягушка и ловила на белой стене мух - страшно быстро, точно стреляя в муху длинным языком. В комнате было темно, а одна стена освещена солнцем и на ней мухи.

Во двое под балконом жили собаки. Так и назывался - собачий балкон (крыльцо) в отличие от другого балкона, который выходил в сад. На фаса­де над собачьим балконом висел металлический щит с изображением Озеровского герба. У дедушки гербы были и на обеденном сервизе и на вышитой подушке. Очевидно, он гордился своим родом.

Лет с 4 - 5 у меня идут уже последовательные воспоминания. Нас было уже двое - я и мой маленький братишка Лелечка. Мы жили зимой у бабушки - Граменьки в Харькове на Каплуновским переулке. Помню, как нас мучителько одевали для прогулки. Сначала шерстяные рейтузы, на шею шелковые плитки, потом теплые носки, валенки, сверху шубку, которую очень противно туго застегивали на крючок под подбородком. Капор, шарф, рукавички и, когда мы вываливались во двор с красными деревянными лопа­точками для снега, - трудно было дышать и шевелиться.

Пока мы копали снег перед домом, выходила Баба-Няня в плюшевом черном пальто, шляпе, с муфтой - и мы отправлялись на прогулку. Шли медленно - мы с Лёлей впереди, Баба-Няня сзади. Шли так по дощатым мосткам переулка, по Каплуновской улице, по Пушкинской до угла Театраль­ного сквера. Там на углу была аптека - цель нашей прогулки - с чудесными голубым и желтым стеклянными шарами. Мы долго на них смотрели, а я пробовала читать надпись на витрине: А-п-т-е-к-а . У меня почему-то получалось "Апатека". Потом шли домой. Был еще чудесный, волшебный мага­зин Жевержеева. В него поднимались по деревянным ступенькам. Иногда, но увы, не всегда, Баба-Няня покупала нам по  шоколадной бомбе с сюрпризом. Она не любила их покупать, т.к. считала, что шоколад в них плохой, с клеем. Вообще она была против того, чтобы мы ели много сладкого. Но какое счастье, по возвращении домой, развернуть серебряную бумажку, разбить бомбу и вытащить сюрприз. Увы, мало пригодный для нас - сервис, колечко или брошку. Они тотчас же перекочевывали к нашим молодым няням или горничным. Но один раз я нашла там зеленый ножичек! Правда, лезвие у него было костяное, а в остальном он был совсем, как перочинный и я очень дорожила им. Мы все время мечтали найти второй - такой же для Лели.

Обедали мы тогда внизу, в угловой комнате. Стол был накрыт клеенкой белой с черными крапинками. Были у нас и индивидуальные маленькие клееночки с рисунком. Кормила нас Баба-Няня. Она же и спать укладывала нас вечером, и будила утром. А если мы болели - давала нам лекарство по наз­начению нашего детского врача, у которого была внучка Танечка впослед­ствии моя подруга.

Маму я в то время плохо помню. Граменьку тоже. Самый близкий, родной и необходимый человек была Баба-Няня. Были еще молодые тетушки. Тетя Катя почему-то больше всего вспоминается за завтраком. Она разбивала для нас яйца всмятку, крошила в них французскую булку, солила и быстро размешивала ложечкой. Тетя Шура играла с нами в разные веселые игры: например, в разноцветных собак. Мы, взявшись за руки, потихоньку, с замирающим сердцем шли по комнате и, вдруг, тетя Шура кричала -"Из за угла  выскочила зеленая собака!" Мы мчались спасаться, а она снова: Куда?! Скорее назад – там лиловая и голубая! А вот из-под стола вылезает оранжевая! И спастись можно было только вскочив с ногами на диван. Хорошо, если не видела Баба-Няня. Она не любила, чтобы в башмаках прыгали по дивану

 

, а тем более тетя Шура. Так же мы играли с тетей Адой / (двоюродной теркой), когда она жила у нас в Харькове.- Иногда мы играли вдвоем с Лелей: я ехала куда-то с куклой Варварой, на нас нападали разбойники, а Леля - Добрый Гак - всегда вовремя спасал нас. Мне иногда хотелось, чтобы разбойники Варвару или лошадей убили или ранили, но Добрый Гак никогда до этого не допускал.

Вечером нас укладывали спать, а старшие в угловой комнате (рядом с наше детской) читали вслух, а остальные вязали или иногда играли в карты. Лелечка спал, а я долго слушала, как они разговаривают. Тусенька с большим азартом что-то доказывала, Баба-Няня спокойно усмехалась, а тетки и мама смеялись и спорили. Иногда, я являлась к ним в ночной рубашечке. Но меня тотчас отправляли обратно. Мама шла поси­деть пока я засну, а больше Баба-Няня давала мне держать ее за руку и тихонько рассказывала всегда одну и ту же сказку - Как мальчик попал к старичку в чудесный сад с необыкновенными фруктами, которые раскачи­вались на ветках и сами давались ему в руки по велению старичка. Она говорила медленно, сонным голосом и я не то слышала ее, не то сама уже во сне видела эти ветки с апельсинами, яблоками, сливами...

Тетки мои в то время учились -   тетя Шура и тетя Ада - пению, а тетя Катя рисованию и живописи. Тетя Шура и тетя Ада много пели дуэты и соло. Граменька очень хорошо им аккомпанировала на рояле. Это все бывало наверху, в зале.

Папа, верно, в ту зиму был,у своей матери - бабушки Раго­зиной (в Бедрицах Калужской губ). Я только помню, что, когда он приез­жал, то привозил много фруктов - апельсинов, мандаринов, винограда, которые он покупал в дорогом и превосходном магазине.

 

 

*     *     *     *     *

 

Мама стала прихварывать. Граменька волновалась и все спрашивала - как она себя чувствует. А Баба-Няня сказала, что мама больна и у нас даже будет пока жить Софья Ивановна. Это была акушерка. У нее была бородавка возле носа и очень красивые красные бархатные туфли, которые она надевала, когда жила у нас, еще была у нее сумка и белый халат.

Они с Бабой-Няней пили кофе в угловой комнате и мало на нас обра­щали внимания ; они  рано нас уложили спать. Велели ставить самовар и

Баба-Няня не сидела с нами в тот вечер.

Мы немного поиграли в королев, завернувшись в одеяла и надев на

головы подушки, но скоро заснули. Утром проснулись сами, было уже довольно поздно. В окно сквозь сучек в закрытой ставне падал солнечный лучик и я пугала Лелю, что это волк заглядывает к нам одним глазом... Но тут вошла Баба-Няня и сказала, что у нас родилась сестренка - она у мамы. Чтобы мы скорее одевались и шли ее смотреть. Начался ритуал вставания: надели дневные рубашечки, лифчики с пристегнутыми чулками, штанишки, умылись, причесались. Стали на колени перед иконами и прочи­тали свою обычную молитву: "Помилуй. Господи, папу, маму, Граменьку, Лелечку, меня и всех моих родных и близких. Аминь"   Сказали Бабе-Няне - С добрым утром" и помчались смотреть сестренку.

Мама лежала в кровати, а сестренка была на руках и Софии Ивановны. Она не особенно нам понравилась, хоть ее развернули и показали какие у нее маленькие ручки и ножки. Но она была лысая и уписялась... Пришел папа, веселый и уверял, что сестренка отличная.   У мамы были конфеты, которыми она нас угостила, хоть Баба-Няня и говорила - не надо до завтрака. А папа сказал, что это сестренка угощает - значит можно. Это было 17 марта 1910 года.

Стали думать - как ее назвать? Сначала хотели Мариной - маме это имя нравилось, но потом решили Лидией, т.к. именины Лидии - ближе всего.

И вот крестины. Мы с Граменькой и Лелечкой на своем верном Добром поехали за город в Померки. Хотели нарвать побольше пролесков, чтобы украсить купель. Но цветов там еще не было. Мы просто проехались очень хорошо. Снег уже всюду сошел. Земля дымилась и на деревьях набухали почки, небо синее и так легко дышалось. Цветы мы купили в цветочном магазине - много и срезанных и в горшках.

Привезли из церкви купель, завернули ее простыней, перевязали широкой розовой лентой. Лиду в крестильной рубашечке с кружевами и розовыми бантами держала на руках крестная мать тетя Катя. Кто был крестный отец - я не помню. Крестные мать и отец с Лидой на руках три раза обошли вокруг купели и по указанию батюшки дули и плевали на воображаемого Сатану. А потом Лиду окунули в воду, она заорала и крестины кончились. Все взрослые пошли обедать, а мы еще побегали вокруг купели, потрогали восковые свечи и, боюсь, что под шумок и куклу Варвару сунули в купель.

Была Страстная Неделя. Мы ходили в церковь не очень активно, но взрослые все кроме папы говели. Было весело и радостно от наступающей весны, от запаха оттаявшей земли в садике у нас перед домом и в пере­улке, от колокольного звона.

Нас возили на Добром в магазин детской одежды. Купили нам бушла­тики, Леле матросскую бескозырку, а мне белую шляпочку с лентами - к Пасхе. А потом мы упросили Граменьку спуститься под Университетскую Горку, где был меховой магазин. На его витрине красовались чучела разных зверей - соболя, куницы, горностая, медведя, волка, лисы, зайца, каких то птиц. Все они были расставлены, как живые: куница на дереве, медведь на задних лапах, возле него лиса гонится за зайцем, а волк выглядывает из за куста... Мы могли часами смотреть на этих зверей, но кучер Осип терпеть этого не мог, уверял, что лошадь не стоит и дру­гое. Бывало, отъедет немножко, а мы начинаем просить, еще вернется, чуть, чуть постоит.

Незадолго до Пасхи я немножко приболела, а папа с мамой в это время сняли квартиру на Губернаторской улице. Купили обстановку, все расставили, даже шкафчик с игрушками. Лелечка уже был там с ними, а я еще нет. И вот вечером мы все вчетвером пошли туда пешком. Проходя по Технологическому саду, мимо Белгородского спуска я в первый раз заметила сколько блестящих огоньков было видно под горой - какой большой Харьков! Квартира оказалась такая большая и красивая. Была у нас отдельная детская и отдельная игральная комната, где был шкафчик с новыми игрушками, диван, ковер на полу. Папина и мамина спальня рядом с детской. Столовая, гостинная, кабинет. Ванная топилась газовой колонкой и всюду было паровое отопление. Подоконники на окнах такие широкие, что можно было на них сидеть и, даже, ходить.