* * * * *


Рабочие заседания Херсонского Дворянского Собрания обычно проходили следующим образом. Собирались господа в холле дворца культуры судостроителей обычно на 17.00. Потом предводитель или мой отец, в зависимости от того, кто из них находился в Херсоне, вел всех в наш рабочий зал. Там господа становились у своих кресел и стоя слушали гимн «Боже царя храни!», иногда ставили «Раздавайся гром победы… », но это редко. Потом все садились. Председательствующий оглашал повестку дня. Потом происходили выступления присутствующих. Вопросы обсуждались самые разные – от культурных, до экономических и политических. Членские взносы не собирались. После окончания официальной части, снова включали магнитофон с записью гимна Российской Империи. После этого начиналось неофициальное общение. Все, чаще всего, разбивались на группки и беседовали между собой. Иногда господа провожали одиноких дам домой. Это бывало, обычно, зимой, когда вечером уже темно.
В юности мне очень нравилось слушать гимн «Боже царя храни!». Сколько при его звуках в душе возникало воодушевления, радости, восторга! Так и хотелось умереть на поле брани за Бога, Царя и Отечество!
Среди членов Херсонского Дворянского Собрания было немало интересных людей. Конечно, самой примечательной личностью считалась графиня Александра Николаевна Доррер. Я подружился с ней, и мне было позволено иногда бывать у неё дома. Она действительно была исключительным человеком. Умная и волевая от природы, она в тоже время могла похвастаться наличием прекрасного художественного и литературного вкуса, любила богемную жизнь, обладала энциклопедической памятью. Многих людей она видела буквально «насквозь». Многим членам Дворянского Собрания она дала поразительно меткие характеристики: ёмкие, объективные, исчерпывающие, но, при этом, лишенные обидного для кого-либо эмоционального наполнения (например, о предводителе она сказала: «Партработник средней руки… »).
Я провёл много времени в беседах с Александрой Николаевной. Она считала, что все нынешние беды нашего народа происходят из-за того, что на протяжении всего XX-го века и естественным образом, и искусственно уничтожалась элита общества – интеллигенция, особенно творческая. Большой или просто хороший поэт, художник, музыкант – словом, творческий человек – всегда со странностями. Эти странности позволяют ему успешно заниматься искусствами, но они мешают жить. Жизнь с такими нестандартными людьми всегда расправляется быстрее и ужаснее, чем с серыми, заурядными обывателями. Таковы законы природы – и ничего с этим не поделаешь…
Александра Николаевна рассказывала мне о знаменитом поэте Владимире Щировском, которого знала в молодости, делилась воспоминаниями о своём далёком харьковском детстве, о революции, войне, голоде… Я слушал её мудрые и простые повести и понимал, что, честно говоря, единственным и по-настоящему ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫМ членом нашего Херсонского Дворянского Собрания является она.
Графиня Доррер рассказывала мне историю о своих предках, которая вызывала у неё особое благоговение. Однажды её прапрабабушка – Екатерина Васильевна Чемесова – вместе со своим супругом была приглашена на званый приём, организованный в губернском (кажется калужском) дворянском собрании. Император Александр Второй и его жена знакомились с местной аристократией. Господа и дамы выстроились в две шеренги. С одной стороны стояли мужчины, с другой женщины. Государь медленно проходил по ряду. Особенно он задерживался радом с мужчинами, многих из которых неплохо знал. Он жал руки, с некоторыми беседовал, расспрашивал о интересующих его вопросах. Императрица Мария Александровна напротив, ни с кем из присутствующих особенно долго не говорила, она быстро, почти мельком раскланялась со всеми, и когда Государь был ещё в середине ряда, она уже стояла без дела. Чтобы не создавать конфузливую ситуацию, она подошла к даме, находившейся к ней ближе всего, и заговорила на светские темы. Этой дамой оказалась Екатерина Чемесова. Государыня сказала ей:
– Вы так хорошо говорите по-русски, но Ваша смуглость… Наверное, Вы не русская?
Екатерина Васильевна стала протестовать:
– Нет, я русская! – с жаром ответила она (хотя согласно придворному этикету говорить «нет» августейшей особе было запрещено).
Доказывая свою русскость, Екатерина Васильевна очень разволновалась. В разговоре с Государыней она объяснила свою горячность тем, что находится в положении. Императрица Мария Александровна обрадовалась такой новости и пожелала сделаться крёстной матерью, вскоре родившемуся малышу. 
Трагические события, предшествующие ужасной смерти Государя Александра Второго, отвлекли императорское семейство от покровительства дочери, родившейся у Чемесовых. Интересовалась ли ещё когда-нибудь Императрица Мария Александровна судьбой своей маленькой крестницы, история умалчивает.
Александра Николаевна влюбила меня в творчество Николая Гумилёва. Она прочла мне его стихотворение «Только змеи сбрасывают кожу… », и я сразу почувствовал истинную глубину и мощь поэтического таланта этого автора. Она была одним из первых людей, кто увидел во мне литературные способности и признал меня в поэтическом отношении.
Графиня Доррер и в самом деле была очень необычным человеком. Я знал её, когда ей было уже за восемьдесят. Находясь в таком, прямо скажем, весьма почтенном возрасте, она оставалась женщиной на все сто процентов. В ней присутствовало мощное женское начало, которое не могло быть стёрто ни временем, ни болезнями, ни тяжёлыми жизненными обстоятельствами, которых на её долю выпало не мало. Она внешне никак не показывала этого, но я всё равно чувствовал каким-то мужским чутьём в каждом её слове, в каждом жесте, в каждом взгляде и повороте головы, что передо мной ЖЕНЩИНА – умная, гордая, знающая себе и другим цену. Ей нравилось общаться со мной, а мне – с ней. Так мы и дружили: от неё я подпитывался мудростью, внутренней душевной красотой, а она от меня, наверное, молодостью.
Интересными личностными качествами обладала и Юлия Константиновна Богненко. Хотя она и была меня старше на целое поколение, я впоследствии до того сдружился с ней, что стал называть её просто – Юля. С Юлей мы разговаривали обо всём: от медицины, до межполовых отношений, от вопросов искусства и литературы до нюансов биологических и даже богословских.
Юля Богненко была потомком нескольких дворянских фамилий (Фон Хольм, Дурново, а по мужу она доводилась внучкой Заботину – известному в Херсоне директору судозавода, Герою Соцтруда). О её предках я узнал от неё много различных занятных историй. Например, однажды она рассказала мне, что её бабушка дружила с Николаем Исафовичем Шатохиным – бывшим членом Государственной Думы от монархической партии. Он был вхож в семью Государя Николая Второго. Николай Исафович не раз отзывался о последнем российском царе и его супруге Александре Фёдоровне с огромным уважением, благоговением, подчёркивая, что эта семья отличалась истинным благородством, простотой, любовным и милосердным отношением к людям. «У царя и царицы было золотое сердце, – не раз говорил он». Знал г-н Шатохин и Распутина. О нём он отзывался как об исключительно хитром и беспринципном субъекте, наделённом огромной волей и «гипнотическими» способностями. 
Как-то году в 1993 в нашем Дворянском Собрании появился армянский князь Александр Каренович Ханхаруньи-Кяндарян. В Херсон он переехал со всей своей многочисленной семьёй: женой, двумя сыновьями, мамой, сестрой и племянницей. Все взрослые члены этой семьи были врачами, кроме жены князя – Ирины урождённой княжны Белозерской-Белосельской. Она работала хореографом.
Александр Каренович устроился на должность врача в районную больницу в Голой Пристани, купил там большой одноэтажный дом. 
Как-то, он приглашал нас пару раз к себе в гости. Угощал различными восточными яствами. Поскольку пообщаться с интересными людьми я всегда любил, то посетил князя, в общем-то, охотно.
Оказывается, в Армении принято сладкие блюда делать ещё и острыми. Мы – русские люди – к такому не привыкли. Он угощал сладко-острой аджикой, которой необходимо приправлять мясо. Помнится, смотрю, князь берет себе ложек пять этой приправы, я думаю: «Если он положил себе так много, то мне больше двух ложечек брать не стоит». Я взял себе две ложки, попробовал мясо и понял – сейчас будет со мною что-то страшное: во рту всё пекло так, как будто там находится раскалённое железо, а ни простая аджика!
Мда… И как только армяне могут такое есть…
По линии Дворянского Собрания к нам приезжали иногда очень интересные люди.
Как-то навестил нас Юрий Александрович Трубников (потомок венгерских графов и русских дворян Эрдели) и Тьерри де Коттеньи (француз, не знающий по-русски ни слова). Помнится, по поводу их приезда у нас дома было организовано застолье. Пришло человек десять. Вино текло рекой. Благо, что оно было собственного производства (папа полжизни занимался виноделием и, насколько это возможно в домашних условиях, стал вполне профессиональным мастером). Когда все хорошо выпили, Тьерри проболтался, что он, оказывается, наполовину корсиканец – по матери (его слова перевёл Юрий Александрович). Восторгу присутствующих не было предела. Все стали сразу вспоминать Наполеона Бонапарта (тоже корсиканца) и задавать вопросы, типа:
– Тьерри, а Вы не боитесь приезжать в Россию, а то, знаете ли, всякое бывает?..
Бедный француз на это только робко улыбался и ничего не отвечал, а г-н Трубников ему все эти колкие вопросы, конечно, не переводил…
Приезжал к нам как-то Геннадий Александрович Ладыженский. Он в Москве впоследствии организовал параллельное дворянское собрание, отколовшись от князя Андрея Кирилловича Голицына. Г-н Ладыженский был уже тогда немолодым человеком. Высокий, лысоватый, с закрученными «гусарскими» усами, он производил впечатление улыбчивого, подтянутого и предприимчивого человека.
Помню приезд князя Императорской крови Евгения Алексеевича Мещерского. Он был тогда николаевским губернским предводителем. Невысокий, но коренастый на вид, он вёл себя сдержанно и с большим достоинством.
Князь Мещерский жил у нас двое суток. Однажды встав рано утром, он пошел на веранду «освежиться». Потом, видимо, увидел нашего крысенка Кузю, который жил в духовке. Он стал играть с Кузей, гладить его по жесткой шерстке. Крыс был черный, а бока у него были белые. Крысёнок, в нашей семье всеобщий любимец, понравился и Евгению Алексеевичу. Потом, к большому горю моей мамы, Кузю задавил один из наших котов – Сигизмунд, за что был подвергнут различным воспитательным воздействиям (выговор и общественное порицание в строгой форме).
Ещё приезжали к нам из разных городов бывшей Российской Империи и из других стран разные люди: капитан первого ранга из Санкт-Петербурга Голик-Арешко-Якименко, г-н Сергей Иванович Победин из Москвы, барон Сергей Игоревич Песталькорс из Киева, г-жа Медведева из Николаева, барон Михаил Петрович Фон Ренгартен из Одессы, г-н Борис Сергеевич Скадовский из Германии, барон Эдуард Александрович Фальц-Фейн из Лихтенштейна, г-жа Софья Анатра из Латинской Америки. Были и другие господа, фамилий которых я не помню. Многие из них останавливались в нашем доме. Некоторые гости Херсонского Дворянского Собрания получали ночлег у предводителя, но кто были эти люди, мне не известно. Он не ставил нас в известность, как и с кем общается. Он считал, что это его личное дело…
Одной из самых колоритных фигур Российского Дворянского Собрания был князь Вадим Олегович Лопухин – первый вице-предводитель РДС. Известен он был тем, что заведовал в Москве роддомом и преподавал в Московском медуниверситете гинекологию. Князь Лопухин был так же, как и папа, кандидатом медицинских наук. Правда, он писал докторскую, и в скором времени собирался защититься.
Вадим Олегович приезжал в нашу семью несколько раз. Это всегда происходило летом. С собой он привозил супругу Наталью Владимировну, свою младшую дочку Дуняшу и Елену Владимировну Ерофееву – родную сестру жены и Дунину няню по совместительству. 
С этой семьёй мы очень сдружились в своё время. Проводили много времени вместе. Князь привозил к нам летом своих женщин в любое время, и никогда ему в ночлеге не было отказа.
Вадим Олегович рассказывал, что Херсон является для него не чужим городом, хотя сам он родом из Архангельска. В Херсоне учился в мореходном училище его отец – в прошлом офицер торгового флота. С Еленой Владимировной мы гуляли по городу. Я читал ей свои стихи и, даже, посвятил ей одно.
В один из своих приездов Лопухины поселились в квартире Александры Николаевны Доррер. Графиня вспомнила по этому случаю, что её предки – Озеровы – где-то пересекались с Лопухиными в генеалогическом плане. Кажется, кто-то из женщин-Лопухиных вышла замуж за кого-то из мужчин-Озеровых. Наталья Владимировна на это сказала, что, мол, невозможно, появиться где-нибудь среди древнего дворянства, чтобы не обнаружилось, что чуть ли не все присутствующие приходятся тебе дальними родственниками.
Когда мой отец пожаловался Вадиму Олеговичу на меня, что я мол, не люблю учиться, а люблю только писать стихи, которыми, как известно, сыт не будешь, князь рассказал о той методе, по которой он воспитывает свою старшую дочь Машу.
– Закончила семестр на пятёрки, – говорил он, мысленно обращаясь к Марии, – получай деньги на поездку в Париж; закончила на четвёрки, ну, может быть, дам тебе на путешествие по России; закончила на тройки, будешь в деревне Голопузовке отдыхать, ну уж, если на двойки…
Такого случая, видимо, со старшей дочерью Вадима Олеговича отродясь не случалось, так что дальше рассказывать о методах Машиного воспитания он не стал. Правда, заметил, что, когда ей на что-нибудь не хватает денег, она едет в село и за умеренную плату разгружает там грузовики с коровьим удобрением… 
Папа в ответ на рассказ князя Лопухина о его педагогических изысках, сказал, что Павлу ничего не нужно, он не на что из развлечений или материальных благ не претендует, так что такую методу к нему применить нельзя. На это Вадим Олегович заметил, что тогда Ваш Павел может прямиком полсти на кладбище, прихватив, разумеется, с собой лопату и что ничего путного из него, скорей всего, не выйдет…
Когда члены моей семьи стали состоять в Российском Дворянском Собрании, мною был создан герб (в 1995 году), который стал нашим символом, хотя департаментом герольдии РДС он и не был утверждён. 
Французский щит разделён на четыре части. В первой лазоревой части золотая шпага, смотрящая острием в верхний правый угол. Во второй пурпурно-серебряной части три раскрытые книги переменных тинктур. В третьей лазоревой части золотое гусиной перо с наложенной на него раскрытой золотой книгой. В четвёртой червлёной части знак медицины: серебряная змея, склонившаяся над чашей. На чаше изображён красный крест. В центр щита помещён малый щиток. На нём изображено: на беличьим мехе два скрещенных офтальмологических скальпеля, которые венчает золотая корона. Во главе щита почётная часть: на лазоревом поле золотая дворянская корона, украшенная рубинами и изумрудами. Щит венчает стальной рыцарский шлем с золотыми решетинами и золотым медальоном. На шлеме золотая дворянская корона, украшенная рубинами и изумрудами. Намёт серебряный подбитый изумрудом. Клейнод: красно-сине-белый белогвардейский шеврон с золотым крестом, имеющим широкие лучи. На золотой ленте, окаймляющей нижнюю часть щита, начертан девиз: «HONOR, RATIO, VOLUNTAS».
Думаю, что такая символика, составляющая мой родовой герб, оправдана. Шпага, помещённая в первую часть щита на лазоревом поле (лазоревый цвет – символ благородства, золотая шпага – символ благородного происхождения), символизирует, что многие мои предки были военными, преимущественно офицерами, служившими в русской царской армии в чинах, приносивших личное и потомственное дворянство. Были они офицерами и при советской власти. Это Иван Иванович Остославский (полковник в действительной службе, при отставке генерал-майор), Иосиф Иванович Остославский (офицер), Иван Корнильевич Фролов (полковник, при отставке генерал-майор), Борис Васильевич Фролов (поручик, майор-военврач Советской армии), Сергей Васильевич Фролов (старший лейтенант русского военно-морского императорского флота), Георгий Корнильевич Фролов (капитан царской армии и Белой Гвардии), Михаил Николаевич Иванов (подпоручик русской императорской армии и Белой Гвардии, награждён орденами: св. Анны 3 степени с мечами и бантом и св. Станислава 3 степени с мечами и бантом, а за участие в Великой Отечественной войне орденами: Отечественной войны 1 степени и Красной звезды), Константин Николаевич Иванов (поручик), Николай Николаевич Иванов (подпоручик), Яков Николаевич Иванов (полковник, генерал-майор артиллерии Советской армии). Александр Иванович Мадыкин (инженер-капитан Советской армии), Сергей Иванович Мадыкин (старший лейтенант сапёрно-строительных войск Советской армии). Среди моих предков были военные, служившие в нижних чинах. Это прадед Иван Фёдорович (Федотович) Мадыкин – матрос, участник русско-японской и Первой мировой войн. Награждён медалью за Цусимское сражение. Михаил Иванович Мадыкин – во времена ВОВ служил в автомобильных частях. Игорь Михайлович Иванов (мой отец) – был рядовым пехотных и саперных частей Советской армии, награждён за участие в ВОВ орденами: Отечественной войны 1 и 2 степени, Красной звезды и За мужество 3 степени.
Во второй части щита – три пурпурно-серебряных книги переменных тинктур. Пурпурный цвет – символ власти, серебряный – символ чистоты помыслов. Эта часть щита посвящена мною как автором герба, тем моим предкам, которые занимали высокие управленческие должности. Они руководили для блага людей, опираясь на свою высокую образованность (отсюда книги, как символ учёности, книжных знаний). Это Иван Семёнович Остославский – обер-бургомистр Херсона; Василий Иванович Остославский – статский советник, директор Первого одесского реального училища, кавалер орденов: св. Владимира 3 степени, св.Анны 3 степени, св.Станислава 3 степени; Иван Васильевич Остославский – доктор технических наук, профессор, замдиректора по науке ЦАГИ, трижды лауреат Сталинской премии, кавалер ордена Ленина, Отечественной войны 1 степени; Борис Васильевич Фролов – главврач Ивано-Франковской областной стоматполиклиники, кавалер ордена Ленина; Валентина Ивановна Остославская, кандидат химнаук, доцент; Александр Иванович Мадыкин (мой дед) – заместитель гендиректора Херсонского ХБК, кавалер ордена Трудового Красного знамени; Михаил Николаевич Иванов (мой дед) – главный инженер Херсонского Облпотребсоюза; Игорь Михайлович Иванов – кандидат меднаук, вице-предводитель Херсонского губернского дворянского собрания (мой отец).
В третьей части щита на лазоревом поле помещена книга с гусиным пером. Книга и перо символизируют занятия литературой. Эта часть посвящена мне как поэту, литератору и журналисту.
В четвёртой части на червлёном поле изображена змея, склонившаяся над чашей. Эта часть символизирует врачей (и медиков вообще), которые были среди моих предков. Это Корнилий Александрович Фролов – полковой фельдшер в русской императорской армии; Ольга Ивановна Остославская – врач; Лидия Ивановна Остославская – преподаватель массажа и врачебной гигиены; Мария Михайловна Сацевич – врач-терапевт (зауряд-врач); Игорь Михайлович Иванов (мой отец) – врач-офтальмолог, кандидат медицинский наук. Ещё надо сказать, что мой брат родной по отцу Сергей и его мать (первая жена отца) тоже были врачами.
Малый щиток в гербе полностью посвящён моему отцу. В щитке изображены скрещённые офтальмологические скальпели на беличьем мехе. Скальпели венчает золотая корона. Мой отец был не только отличным врачом-лечебником, но и блестящим глазным хирургом. Беличий мех – символ чистоты помыслов; корона – символ высокого мастерства и профессионализма.
В почётной части золотая дворянская корона на лазоревом поле – символ принадлежности моей семьи к Российскому Дворянскому Собранию.
Корона, венчающая рыцарский шлем – символ принадлежности к дворянству.
Белогвардейский шеврон, помещённый в клейнод, символизирует службу некоторых моих предков в рядах Белой Гвардии. Золотой крест в клейноде – символизирует глубокую веру, которая отличала многих моих предков. Род Ирины (Арины) Никаноровны Акулининой был старообрядческим, а значит, безусловно, религиозным. Кроме того, Василий Корнильевич Фролов был священником, протоиереем (награждён скуфиёй и камилавком), а Павел Корнильевич Фролов был законоучителем Одесского кадетского корпуса (награждён орденом св. Станислава 3 степени). Этот крест можно трактовать и в иносказательном смысле. Иносказательно крест символизирует благородство, милосердие и гуманизм – качества, которые исповедовали мои предки по отношению друг к другу и вообще к людям.
На девизной ленте начертаны слова («HONOR, RATIO, VOLUNTAS»), которые, мне кажется, были главными в жизни для моих предков и которые должны быть главными и для меня, ибо, что же может быть более важным для каждого благородного и интеллигентного человека, чем ЧЕСТЬ, РАЗУМ, СВОБОДА. Думаю, ничего.
Когда папа ездил по дворянским делам в Москву и Петербург, он иногда знакомился там с разными колоритными личностями. Он как-то, был представлен в столице князю Андрею Кирилловичу Голицыну – предводителю РДС (отец потом отзывался о нём с большим уважением, как о мудром и дальновидном политике, как о человеке чести, который многое пережил на своём веку, но остался при этом настоящим дворянином); познакомился с князьями Чавчавадзе и Гагариным (Андреем Петровичем), с графом Бобринским, который произвёл на него сильное впечатление. Что касается интересных женщин, являвшихся членами РДС, то тут его знакомства ограничились только польской пани Катажиной Болеславовной Блажевич, которая приезжала в русские столицы тоже издалека – из Вроцлава.
Пани Катажина была доктором польской филологии, профессором, потомком русского адмирала Чернавина по материнской линии (в РДС имела, по-видимому, ассоциированное членство). Отец её, наверное, происходил из простых слоёв общества, но в армии диктатора Польши Пилсуцкого служил в офицерских чинах.
Пани Катажина частенько приезжала к нам. Правда, её приезды были продиктованы не так дружескими чувствами или желанием отдохнуть на Черном море, как осуществлением католической миссионерской деятельности. Она бывала в Италии, в Ватикане, и присылала нам от туда красивые открытки. Видимо, нашу семью (православную и атеистическую одновременно) она намеривалась перекрестить в западную веру. Папа называл её в шутку «мама римская». Он искренне не понимал, как можно столько времени и сил тратить на религиозные вопросы. Впрочем, религиозными вопросами папа тоже иногда занимался.
Из всех русских православных архиепископов Херсонских и Таврических отец знал только двух: Иллариона и Ионафана. Ионафан приходил к нему в УТоС лечить глаза. Со временем они подружились. Архиепископ подарил отцу несколько шикарных книг религиозного содержания. Помнится, было у нас огромное красивое Евангелие, с золотым теснением Библия, молитвослов – всё принятое в дар от владыки. Папа одно время интересовался вопросами православной веры и вообще христианским богословием, много читал по этой тематике различных канонических книг. Так что с архиепископом Ионафаном ему было о чём побеседовать.
Как-то, помнится, отец собрал у нас дома дворянский совет Юга Украины. Кроме членов Херсонской организации, там присутствовали: князь Мещерский (николаевский предводитель), г-н Канонников Александр Андреевич (николаевский вице-предводитель), барон фон Ренгартен (одесский предводитель), г-жа Лидия Александровна Медведева (советник николаевского предводителя по вопросам культуры.
Председательствующим был избран отец, поскольку, в основном, по его инициативе этот совет и был созван. Первым из присутствующих выступил папа. Он сказал приблизительно следующее: 
1. «Нам нужно перестать заниматься политикой (эту фразу он адресовал в первую очередь нашему предводителю, который накануне был замечен на официальных мероприятиях в компартии, и даже хотел с нею провести общие акции(!). Власти независимой Украины только и ищут повода, чтобы, обвинив нас во всех смертных грехах, расформировать. 
2. В Херсоне, а так же и во всех других областных городах Новороссии, следует организовать дворянские гимназии, которые воспитывали бы детей в духе подвижнического служения Отечеству, прививали бы им понятия о чести и долге, благоговение перед Российской Монархией, уважительное отношение к предкам и истории своего народа, делали бы их благородными и высококультурными людьми. В гимназию следует принимать детей из дворянской среды и из недворянской сочувствующей интеллигенции. Гимназия должна стать во многом закрытым учебным заведением с жесткой дисциплиной, с обязательным введением в программу Закона Божьего. Кроме того, в гимназии должны преподаваться в обязательном порядке следующие дисциплины: «рукопашный бой», «атлетика», «стрельба из пневматического оружия», «основы медицины», «основы экономической безопасности семьи», «основы безопасной жизнедеятельности в человеческом обществе». Человек, закончивший нашу гимназию, – отметил отец, – должен быть готов в жизни к любым тяжелым или внештатным ситуациям. Он должен уметь выжить в любом случае, он обязан хорошо знать людей, чтобы уметь предугадывать их враждебные для себя поступки. Мы уцелели в кровавой мясорубке большевистского лихолетья вовсе не для того, чтобы сейчас, когда наступила сравнительно нетяжелая пора (по сравнению с временами революции и Гражданской войны), погибнуть из-за своей неприспособленности к жизни и неумения за себя постоять. Многим из нас очень тяжело адаптироваться к современным экономическим и социальным реалиям. Себя следует перевоспитывать, господа, иначе нынешнее поколение членов Дворянского Собрания может стать последним… »
Присутствующие папу поддержали полностью.
Потом выступил князь Мещерский. Он говорил о том, что в Херсоне и Одессе следует, по его мнению, организовать в дворянских собраниях собственную службу безопасности. В Николаеве такая структура уже действует. Мы оказались совершенно беззащитными, – сказал Евгений Алексеевич, – перед лицом бандитского и милицейского произвола, царящих сейчас на Украине. Нужно объединяться и бороться за свои человеческие права. Кроме того, сказал он, нам надо заняться реституцией, т.е. следует юридическим путем отвоевать у государства дома и усадьбы, отобранные у наших предков во времена революции. «Я, например, – в заключении сказал николаевский предводитель, – буду отстаивать имущество моих предков, находящееся в Подмосковье».
По его выступлению тоже никаких возражений не было.
Потом выступил барон фон Ренгартен. Его речь кончилась тем, что возник вопрос о том, могут ли николаевское и одесское собрания называть себя губернскими (он доказывал, что могут, ведь и Николаев, и Одесса – областные центры). Наш предводитель был уверен, что не могут, поскольку эти города когда-то до революции входили в херсонскую губернию, а губернским городом был только Херсон, следовательно, только херсонская организация имеет право на наименование «губернской».
После официальной части было застолье, полностью организованное моей мамой. Стол был не богатым, но главное (особенно, лично для меня), что в состав некоторых блюд входило мясо…
Году примерно в 1995-м, одной не очень прекрасной ночью у нас случилось чрезвычайное происшествие. Во время сильной грозы молния попала в нашу телевизионную антенну, которая возвышалась над домом и которая была сделана из железа. В квартире начался пожар. Наш пёс – Томка – стал лаять на огонь и разбудил родителей. Папа встал с кровати, находящейся в большой спальне, и пошел смотреть в гостиную, чего испугалась собака. Когда он увидел, что горит занавеска и уже занялся подоконник, он схватил первый попавшийся предмет и стал им гасить пламя. Этим предметом оказалась декоративная подушка, лежавшая на диване. Пожар удалось быстро потушить. Наш деревянный дом, слава Богу, практически не пострадал. Бдительный пёс Том, который спас нашу семью от серьёзных проблем, получил устную благодарность и повышенный пищевой паёк до конца жизни. 
Одним из интересных людей, входивших в Херсонское Дворянское Собрание, был Всеволод Георгиевич Дзешульский. Он принадлежал к старинной польской шляхте. Его отец в дореволюционные временя как дворянин бесплатно закончил морское училище торгового флота. В Херсоне Всеволод Георгиевич возглавлял польское землячество. С ним моя семья дружила долгое время.
Когда-то я был влюблён в одну женщину, которая состояла членом Дворянского Собрания. Её звали О… Она была предметом моих грёз и мечтаний несколько лет. Не в последнюю очередь благодаря чувствам, испытываемым к О…, я страстно увлёкся древней историей Северного Причерноморья. О… была археологом. Она давала мне читать книги о скифах, сарматах, киммерийцах, гуннах, готах и прочих народностях и племенах, населявших Таврию в античные времена. Любовь к женщине и любовь к истории каким-то причудливо-замысловатым образом слились в моей душе с утончённостью. Я стал видеть «сны» наяву. Помню один летний вечер. На даче моей возлюбленной разожжён костёр. Она в окружении близких на костре готовит какую-то снедь. Яркие и высокие языки пламени постоянно меняют свои очертания. Они как бы пляшут перед глазами, переливаясь каждое мгновение своими оранживо-чёрновато-синиватыми оттенками. Жарко. Рядом находится О… Её стройный стан, её лицо с почти азиатскими чертами, её полуулыбка, в которой таинственно обнаруживаются глубины её души – всё вызывает во мне ощущение прекрасного, чего-то сладко-томительного, восторженного, непостижимого… Я начинаю чувствовать «нечто»… Веет древностью… Мне кажется, что сама Вечность находится рядом, и вот уже я почти слышу гомон древних кочевых племён, несущихся на своих боевых конях по степи. Будто бы вижу я мужественных воинов-скифов, их грубые доспехи, их суровые лица, вижу тонких скифиянок – юных, строптивых, непокорных… И приходят на ум сами собой строки Ивана Бунина:

Курган разрыт. В тяжёлом саркофаге
Он спит, как страж. Железный меч в руках.
Поют над ним узорной вязью саги – 
Беззвучно, но на звучных языках.
Но лик сокрыт – опущено забрало;
Но плащ истлел на ржавленной броне.
Был воин – вождь, но имя смерть украла
И унесла на чёрном скакуне.