Публикация Павла Иванова-Остославского

Е.Н.ЩИРОВСКАЯ

ПРО МАЛЕНЬКУЮ КАТЕНЬКУ
(из воспоминаний бабушки)

Свою бабушку, Екатерину Васильевну Озерову внуки называли стран­ным именем Граменька. Произошло это имя от французского grand-maman- у детей оно сначала звучало просто Тра-ма, а со временем превратилось в ласковое Граменька - милая, добрая, любимая наша Граменька.
Вот она утром одевается в репсовое, когда-то «комильфо», теперь кое-где потертое черное платье с плиссировкой у застежки и на рукавах, с затейли­выми пуговками из сутажа. Аккуратно, тщательно причесывает свои белые, седые волосы, закалывает спереди маленькой гребеночкой, сзади шпильками.
В нелепой, разоренной, выбитой из колеи жизни, среди реквизиций, раз­рухи, гражданской войны она умела не терять достоинства.
Когда мы были маленькие, она часто читала нам вслух. Читала хорошо, но в трогательных местах голос ее начинал дрожать и прерываться, на глазах выступали слезы и она, точно сама себя осуждая, снимала пенсне, качала голо­вой и платком вытирала глаза.
Но лучше всего Граменька рассказывала. У нее был дар рассказчика. Никогда никого в лицах она не изображала, но ее рассказы я до сих пор помню зримо, будто все это видела сама.
Граменька была очень религиозна. Все, что написано в Евангелии было для нее непререкаемой истинно (хотя был б доме и Ренан, которого она иногда читала). Она рассказывала нам о Христе настолько поэтично и взволнованно, что этот рассказ навсегда остался в памяти возвышенным и недоступным для насмешек и острот.
Очень любили мы рассказ о ее далеком детстве. «Расскажи о Маленькой Катеньке» - просили мы и вместе с ней мысленно переносились в далекую Казань середины XIX века, в нехитрые ее радости и забавы.
Все, записанное мною по памяти - очень слабое и бледное отражение некоторых рассказов Граменьки - таких ярких в ее изложении.
В семье Чемесовых (девичья фамилия Екатерины Васильевны) было четверо детей - два мальчика Коля и Володя, сестра Саша и самая младшая Катя. Родилась она в день страшного пожара, который уничто­жил чуть ли не половину Казани. Маменька с детьми, девушки и вообще дворовые, сложив наиболее ценные вещи, выбрались из дома в сад, во флигель, где и родилась маленькая Катя. Пожар не дошел до дома - сад, огромный и густой, остановил пламя. Потом, старшие братья дразнили Катеньку, уверяя, что нашли ее в угольках, потому она смуглая, черно­глазая и заставляли мыть с мылом глаза - отмывать сажу.
Самым близким ей человеком была няня - татарка. Она звала Катю «Душарка», и Катенька няню так называла, поэтому я не знаю ее имени. Была Душарка когда-то замужем, овдовела, был у нее сын Миша хороший сапожник, но пьяница. Жил он где-то в городе, но иногда при­ходил проведать мать и, кстати, попросить у нее денег на выпивку.
Катенька жила в одной комнате с Душаркой. У няни была пыш­ная кровать с периной, большими подушками и красивым покрывалом. Сундук, обклеенный внутри на крышке картинками, вырезанными из оберток от чая - с китайцами, и от мыла - с красавицами. Все картинки были яркие, и Катеньке нравилось, когда Душарка открывала свой сун­дук. Крышка мелодично звенела и пахло в сундуке особенно и хорошо. Душарка перекладывала вещи и это тоже было очень интересно. В от­дельном ящичке были деньги, из которых она давала Мише, а сверху для Катеньки почти всегда лежал пряник.
Старшая сестра Сашенька жила в другой комнате с францужен­кой Мими. Сашенька была совсем внешне не похожа на черненькую, худенькую Катеньку. Она была белокурая с длинной косой, беленькая, румяная и полненькая, очень послушная, добрая - вообще примерная девочка. Она хорошо говорила по-французски, а по-русски с трудом.
Маменька, желая приучить девочек к хозяйству, велела им по очереди заказывать обед и завтрак. Вечером приходил повар, становил­ся в столовой у стены и ждал заказов на завтра. Катенька со смехом вспо­минала, как Сашенька, которой приходилось говорить с поваром по-русски, так заказала завтрак постом - «катофль опши и каки манони» - это значило общий картофель и детям манную кашу. Катя русский язык знала в некотором роде даже слишком, так как братцы научили ее не­которым словечкам, вовсе не употребляющимся в обществе.
Одним из первых воспоминаний Катеньки была смерть папень­ки. Он долго болел, его комната была наверху, на втором этаже и ма­менька была все время с ним. Детей к нему приводили редко. И вот, однажды утром няня одела Катеньку и сказала ей, утирая глаза: «Пойди, Душарка, наверх. Папенька зовет - проститься». Катеньке стало страш­но. Она с няней поднялась по скрипучим ступенькам широкой деревян­ной лестницы. На верхней ступеньке уже стояли мальчики и плачущая Сашенька. Душарка постучала в дверь, и дети вошли. Окна в комнате были полузакрыты тяжелыми занавесками. Папенька лежал на кровати. У него было очень темное, на белых подушках, точно бронзовое лицо, и тем­ные руки лежали поверх одеяла. Маменька часто вытирала ему лоб. Она сказала: «Базиль, вот дети пришли... Подойдите к папеньке». Он пере­крестил каждого, сказал что-то невнятное, Катенька не расслышала - дал поцеловать руку. Сашенька говорила потом, что он сказал - «Не плачьте обо мне. Маменьку берегите...». Потом их вывели из комнаты и через несколько часов папенька скончался.
Екатерина Николаевна осталась одна с четырьмя детьми и рас­строенным состоянием. Несмотря на то, что была еще довольно молода и хороша собой, она совершенно отказалась от выездов, от всяких при­емов. За исключением родных и одного-двух самых близких друзей, ни­кто не бывал в их большом доме.
Дело было перед освобождением крестьян. Екатерина Никола-
евна целиком посвятила себя воспитанию детей и управлению имения­ми. Катенька помнила: однажды, когда они были в Гурьевке, пришлось отдать в солдаты одного молодого мужика. Был набор в армию, и Екате­рина Николаевна получила бумагу с требованием сдать рекрута. Маменька волновалась, советовалась со старостой - кого? Можно было выкупить рекрута, нанять вместо него добровольца из бродяг, но это было доро­го... Катенька помнила, как этот крестьянин приходил просить мамень­ку, падал на колени... - Все же утром его увезли. Это поразило девочку и она всю жизнь рассказывала об этом случае со слезами - хоть и неболь­шая была, но поняла, как ответственно и страшно иметь неограничен­ную власть над человеческой судьбой... У Чемесовых, как у всех порядоч­ных дворян того времени, конечно, отсутствовали всякие жестокие на­казания - порки на конюшне и прочее. Веяния эпохи были глубоко уко­ренены в сознании людей.
Из друзей Василия Чемесова у Екатерины Николаевны бывали только двое - Молоствов Памфамир Таврионович в прошлом блестящий гвардейский офицер, близкий к декабристам, а в годы Катенькиного дет­ства рядовой помещик и чудак, и Юшков, тоже помещик, жуир и воль­нодумец. Он никогда не соблюдал постов и если попадал к Чемесовым в пост, Екатерина Николаевна велела ему подавать отдельно скоромные блюда, а он посмеивался - «Что же это вы мне подаете, как любимому псу в отдельной плошке?».
Мими и Душарка недолюбливали друг друга, ревновали девочек. Сашенька полностью отошла от няни и жила под влиянием Мими, а Катя всей душой была привязана к Душарке, и хотя с годами стала учиться у Мими французскому языку, музыке, вышиванию, но всегда была нянина - простая русская девочка.
Мальчики тоже были разные. Коленька походил на отца, высо­кий смуглый, затевал все шалости. Воленька был моложе - белокурый, розовощекий, как Саша, и полностью под влиянием брата.
У Сашеньки была любимая красавица-кошка. У Коленьки и Воленьки - по собаке. Когда братья ссорились и дрались, от Воленьки доставалось Колиной собаке и наоборот. Начинал всегда Коленька. Иногда же они дружно травили собаками Сашину кошку. Правда, кошка всегда успевала убежать. Катенька присутствовала при этой забаве: Воленька брал на руки кошку, а Николай держал собак. Происходило это в зале - ог­ромном, с окнами в два света, с блестящим паркетным полом и огромны­ми зеркалами. Кошку пускали и науськивали собак - «Ату ее, ату, ату!» Кошка неслась по паркету, собаки, стуча когтями, с лаем и воем за ней. Шум стоял невообразимый. Добежав до двери, кошка шмыгала в нее, а собаки разбежавшись, пролетали, скользя, мимо... Потом, все начина­лось снова, пока не приходила на шум Сашенька, брала на руки свою кошку и со словами maichantsgarson (скверные мальчики) уносила ее.
Иногда браться спрашивали: «Катенька, хочешь заработать пя­так?» Катенька хотела, так как помнила, что к Душарке придет ее Миша, и деньги ему всегда нужны. Коленька показывал большой медный пятак. Чтобы получить его, Катя должна была, не разгибаясь и не останавлива­ясь, на корточках обежать вдоль стены вокруг всего зала. Это было очень трудно. Братцы стояли посреди зала с кнутиком, подстегивали ее и гро­зили пятак не отдать, если она остановится. Зато потом она, торжест­вуя, несла свой заработок няне, и Душарка, пряча деньги в сундук, хва-
лила ее. «Так, - вспоминала потом, смеясь, Граменька, - я еще в детстве поощряла пьянство».
Но и Миша не был неблагодарным. Однажды зимой, когда он пришел к матери, Душарка таинственно поманила Катеньку - «Посмот­ри, Душарка, что Миша тебе принес!» Миша развернул платок и вынул из него пару туфелек из серовато-серебристого материала, на высоких каблуках, и как раз на Катенькину маленькую ножку. Сколько было ра­дости! Конечно, Катенька надевала эти чудесные туфельки потихоньку, когда никто не видел, так как девочкам не разрешали ходить на каблу­ках. Она любила прохаживаться в них в зале, отражаясь в зеркалах. А как-то, завернувшись в теплый платок, выбежала во двор. Снег так хорошо хрустел под каблучками, из окон дома падали светлые дорожки на снег, луна светила, снежинки блестели и искрились, а каблучки постукивали... Катенька долго наряжалась в эти туфельки, потом выросла из них, сло­мала каблук...
У братьев были собаки, у Сашеньки - кошка, а у Катеньки толь­ко куклы. Одна куколка была в чудесном платьице, с восковой головкой и настоящими волосами. Остальные - самодельные. Кате их шила Душарка, а Саше - Мими и, конечно, Сашины были красивее. Мими с Сашенькой и платьица им шили из красивых лоскутков, и креслица с диванчиками из картона Мими сделала, обшила голубым шелком. Катя играла вместе с Сашей, Саша Катиным куклам шила платьица и панталончики с кру­жевцами, но все же Сашины были лучше.
Как-то маменька заказала Демьяну-столяру сделать барышням кроватки для кукол. Девочки долго ждали. Катенька бегала в мастерскую поторопить столяра, но он все отговаривался, что ему недосуг. Наконец, Демьян принес мебель - ах, какую! Кроватки, столики, стульчики и шкаф­чик, да все резные, лакированные.
Как-то няня позвала Катеньку в кухню - «Поди, Душарка, пос­мотри, что принес чужой мужик!» Катенька побежала и сначала ничего не увидела, кроме самого чужого мужика. Но потом разглядела, что у него в рукаве что-то шевелится. От вытащил оттуда маленькую собачку - темно-коричневую со светлыми желтыми подпалинами над глазами, белой грудкой и такими длинными ушами, что они почти касались сто­ла, на который ее поставили. И глазки смотрели так весело и умно! Ка­тенька помчалась к маменьке, умоляя ее пойти посмотреть на собачку. Маменьке она тоже понравилась, и ее купили для Кати, назвали Маль­чик. Долго он был неразлучным с ней, ее верный маленький друг.
Той же зимой к ним приезжала родственница с прелестной ма­ленькой девочкой Эмочкой. У нее были золотистые кудри, голубые гла­за и нарядное платье. Она понравилась и Сашеньке и Кате, они стали было с ней играть, но Эмочка оказалась очень капризная, даже злая. Она не умела и не хотела ни во что играть, исцарапала лицо восковой Катенькиной кукле, так, что та стала, как побитая оспой. Громко ревела, а по­том стала кусаться, больно укусила и Катеньку, и Сашеньку, и Воленьку и свою няню. А ее мама ударила няню по лицу! Дети были потрясены подобным поведением своих гостей и, когда через несколько дней те уехали, все, даже маменька, были рады.
О том, как у Чемесовых праздновали Рождество или Пасху, Гра­менька как-то мало рассказывала. Шили нарядные платья, ходили в цер­ковь, традиционно разговлялись. К Рождеству привозили из имения мо-
роженых индюков, гусей, кур. До первой звезды в сочельник никто не ел. Пекли пироги. Дворовые приходили поздравить барыню. Особо по­четным людям маменька сама подносила стопку водки и деньги. Другим
- девочки или мальчики. Кое-кому, например, няне, шелку на платье, платок, шаль или другое.
На Пасху пекли куличи, красили яйца. Душарка постилась. С пятницы она ничего не ела и бывала сердитая эти дни. Детей постом не изнуряли. В Великий пост постились всю первую, четвертую и страстную недели, а в остальные - только по средам и пятницам. Так же и в другие посты - Филипповки, Петровки и Успенский - по средам и пятницам. Говели обыкновенно на Страстной, все было очень тихо.
К заутрене в Светлое Воскресенье ездили в карете в универси­тетскую церковь. Как было чудесно, когда начинался крестный ход - вдруг вспыхивали все свечи, причт выходил из алтаря уже в светлых празднич­ных ризах, все в церкви пели «Христос Воскресе!»
...Когда дети подросли, маменька устроила у себя дома для них танц-класс. Собирались дети с гувернантками и гувернерами. У Коли и Володи гувернер был русский Павел Васильевич - студент, молодой и веселый. Пригласили учителя танцев. Мими играла на рояле, а дети тан­цевали. Потом бывало чаепитие в большой столовой. Танцевали парами
- девочки с мальчиками и Граменька вспоминала, как она (ей было лет пять) сказала по-французски своему кавалеру во время танца: - «Подо­ждите меня, я сейчас вернусь, только сделаю пи-пи».
В то время девочки носили длинные панталончики с кружевом, так, что их было видно из-под юбочки. Катенька была очень удивлена, когда заметила, что у одной из девочек, которая была у них в гостях, кружевце было просто привязано вокруг ножек.
Веснами до отъезда в имение дети играли в большом саду. Он делился на верхний и нижний. В нижнем был сделан грот со столом и каменными скамьями. Однажды, Катенька со своей собачкой забежала в этот грот и увидела там «черного человека». Испугалась и даже не ра­зобрала - был ли это монах или одетый в черное мужик. Он ей сказал: «Не бойся, я тебя не трону. Лучше принеси мне поесть и никому не го­вори, что меня видела». Катенька побежала домой и все-таки сказала об этой встрече Душарке. Та точно не удивилась, принесла из кухни хлеба и мяса, велела отнести все в грот и молчать. Катенька долго потом думала, что это был разбойник, только удивлялась, что Душарка не испугалась, а послала ему еду...
С наступлением тепла начинали готовиться к поездке в Гурьевку, готовились и собирались долго. Ждали Казанскую. Икона была за городом в монастыре, но к празднику ее с крестным ходом приносили в Казань. После торжественной службы в церкви, можно было просить, чтобы ее привезли на дом. Ждали этого события: в зале накрывали стол белой скатертью, перед образами зажигали лампады, ставили миску с водой, свечи, много цветов. Все - и господа, и дворня - торжественные и нарядные собирались в доме. И вот - везут! Едет карета, запряженная архиерейской четверкой. На козлах монах-кучер, без шапки. В карете - икона в киоте и еще четыре монаха, все в черных рясах, подпоясанные ременными широкими поясами. Они выходят из кареты, выносят тяжелую икону Казанской Божией Матери и несут ее за медные ручки киота.
Маменька и дети идут навстречу. Маменька прикладывается, все крестятся. Вносят икону в дом, в зал. Ставят на приготовленный стол. Начинается молебен. Монахи хорошо поют. Иеромонах освящает воду. После молебна все подходят, прикладываются в иконе - и дети и дворо­вые, их кропят по головам освященной водой. Потом ходят и кропят по всем комнатам, в кухне, во дворе, в службах, конюшне, сараях. Затем монахи и маменька садятся в столовой за стол. Их угощают постной пищей - красной рыбой, пирогами, солянками, грибами, икрой. Пьют чай. Маменька беседует с монахами на душеспасительные темы ... Нако­нец, икону торжественно уносят и увозят в карете.
«Ну, - говорит маменька, - молебен отслужили, теперь можно и ехать». Начинаются окончательные сборы. На люстры, на мебель надевают белые чехлы. Серебро, хрусталь складывают. Теплую зимнюю одежду проветривают, укладывают в сундуки с нафталином и камфарой. Реша­ют, что брать с собой. Катенька с Мальчиком бегает в сад, прощается до осени с любимыми местами. Ей немного грустно и ехать хочется.
Наконец, уезжает телега с поваром, девушками, самоваром, кастрюлями. С ними идут собаки, лошади. Выезжает бричка с Павлом Васильевичем, Коленькой и Воленькой. Маменька с девочками едут на долгих - то есть на своих лошадях. С вечера готовят карету, укладывают в нее все необходимое. Девочки волнуются, особенно Катенька. Ужина­ют чем Бог послал - ведь повар, лакеи, девушки уже уехали. Пораньше ложатся спать. Катеньке не спится, она долго разговаривает с Душаркой, прощается с ней, вспоминает прежние поездки.
Утром все рано встают. Закладывают карету и вторую бричку для домашней портнихи и других самых близких. Конечно, оказывается, что не все уложили, чуть не забыли шкатулку с деньгами, погребец с продуктами...
Но вот все уложено. Маменька, Мими, Сашенька и Катенька в дорожных платьях садятся в карету. Старик дворецкий и Душарка, про­вожают их - они не едут. Маменька повторяет им наказ - беречь дом. Крестится, говорит - «С Богом, трогай!» Карета трогается. Форейтор сидит верхом на лошади, кучер на козлах подбирает вожжи. За каретой тро­нулась и бричка. По городу едут тихо, на мостовой потряхивает. Нако­нец, выехали за город. Кучер останавливает лошадей, отвязывает коло­кольцы. И вот лошади взяли дружнее, зазвенели, залились колокольчики веселым звоном, дорога ровная, идет лугом над Волгой. В карете открывают окошко, веселый ветерок треплет волосы. У Кати на руках вертится Мальчик и норовит высунуть мордочку в окно...
К полудню доезжают до Дунькиного ущелья. Во времена Пуга­чева или позже здесь жила знаменитая красавица атаманша Дунька. Много всяких легенд было про нее - неуловимую, смелую до дерзости. Так и не поймали Дуньку, хоть и ловили долго. Куда она делась, никто не знает. Мими боялась ее до ужаса. Когда стали подъезжать к ущелью, она стала умолять, чтобы подвязали колокольцы, чтобы ехать тихо, чтобы маменька спрятала подальше шкатулку с деньгами. И вообще, Мими готовилась к смерти. Сашенька сидела бледная, а Катенька вытащила свой пистолет. Был у нее дамский двуствольный пистолет, инкрустированный перламут­ром. Если нажать курок - выскакивал между стволами кинжал. Писто­лет мог бы и стрелять, но у Катеньки, понятно, не было ни пуль, ни по­роха. И все же она чувствовала себя вооруженной.
Ущелье, конечно, проезжали без приключений, и снова залива­лись колокольчики. Теперь лошади бежали между хлебными полями, пахло спеющей рожью, кричали перепела и голубели среди колосьев васильки. День клонился к вечеру, когда приезжали на станцию, где надо менять лошадей. Держал ее татарин Назырка. У него ночевали. Вносили в чис­тую прохладную комнату поставец с едой. Назырка присылал свою мо­лодую жену, веселую татарку с самоваром. Приносили молоко в запо­тевших от холода кувшинах, яйца, хлеб, еще горячий. Сам Назырка тол­стый, круглолицый, бритый, в тюбетейке и в халате приходил к столу, беседовал с маменькой. У Назырки было три жены. Старшая, главная, не показывалась. По хозяйству хлопотали две младшие. Они постилали на полу душистое сено. Мими закрывала его кошмами, а сверху - своими простынями. Из тарантаса приносили подушки. За день все устали, хо­телось спать, но Катя все же успевала посмотреть картинки на стенах - «Как мыши кота хоронят». На первой картинке мыши везут кота на тележке, радуются, думают, что он дохлый, а кот приоткрыл один глаз. На второй - кот вскочил, а мыши, бросив тележку, бегут врассыпную.
Мими спрашивала Назырку - не ссорятся ли между собой его жены? Он отвечал, что у каждой из них во дворе построено по кухне для них и их детей. А он, Назырка, с каждой живет по неделе - и ест и ночует у очередной жены. Она и стирает, и шьет ему, а через неделю переходит к другой - зачем ссориться, все довольны.
Утром уезжали рано и к обеду уже бывали дома. Иногда, впро­чем, если приезжали поздно, маменька решала, ехать сразу, не ночуя. Назырка спросонья на просьбу дать лошадей отвечал: «Что ты, мачка, Катерин Никлаич, куда едиш? Тут гура (гора), писок, утра нада дожи­дать!» Маменька настаивала.
Тогда Назырка выходил на берег и, приставив руки ко рту рупо­ром, кричал: «Паром, суда! Паром, суда!» Его голос далеко разносился над темной водой. И вот, издали слышался плеск, скрипение и постукивание - это с противоположного берега отчаливал паром. Катенька задремы­вала и сквозь сон слышала приглушенные голоса. Вот качнулась карета, фыркнули лошади, гулко стукнули подковами по доскам парома, и уба­юкивающе заплескалась вода за бортом. На другом берегу лошади весе­ло, дружно брали в гору. До Гурьевки было уже недалеко.
С дороги вечером девочек водили в баню, и Катенька со слезами вспоминала милую Душарку, которая так ласково, осторожно мыла ей головку. Тут было не так...
Как-то раз, подъезжая к Гурьевке, увидали необычайную карти­ну: по дороге, прямо к карете мчался во весь дух голый человек, а за ним из-за кустов лозняка и камыша бежали еще двое голых - побольше рос­том. Первый кричал истошным голосом «Спасите меня». Кучер остано­вил лошадей в удивлении. Бежавшие сзади скрылись в кустах, а первый вскочил прямо в карету и тут все увидели, что это был Воленька - голый, мокрый, в слезах, насмерть перепуганный. Отдышавшись, он рассказал, что они с гувернером и Коленькой купались в пруду. Те хорошо плавают, а Воленька не умел, и они решили научить его - затащили на глубину, хотели там бросить, чтобы он выплыл. Но он вырвался от них и убежал.
Маменька завернула его в простыню, дали ему лавровишневых капель и повезла с собой. К ужину явились немного смущенные Павел Васильевич и Коленька. Маменька пожурила их и взяла слово, что таким
образом учить плавать не будут. «Но тебе, мой друг, - сказала она Воленьке, - все же следует научиться плавать. Твои сестры-девочки и те плавают хорошо...». Потом пришел садовник, принес решето черешен, черных, необычайно сладких - гурьевских и поворчал на господ, что поз­дно они приезжают: еле уберег черешни, уже почти отошли.
В Гурьевке жизнь тоже текла размеренно, но иначе, чем в горо­де. Меньше было уроков. С Павлом Васильевичем совсем не занимались. С Мими больше читали вслух по-французски - на балконе за вышивкой. И маменька больше бывала с детьми. Ходили купаться на пруд, варили варенье в саду на летней плитке или на жаровне на углях - тогда особен­но пахло хворостом и ягодами, дымком. Соседей в Гурьевке не было, и в гости никто не приезжал.
Катенька облюбовала себе на конюшне старую белую лошадь и все мечтала прокатиться на ней верхом. Для этого она приготовила подуш­ку и вместо подпруги ремень, чтобы укрепить подушку на спине у лоша­ди. Все это она клала вечером возле кровати и собиралась встать на рас­свете, пока все спят, оседлать Серого подушкой, и скакать куда глаза гля­дят. Но, увы, каждой утро она просыпалась, когда ехать было поздно, да и маменька была против этой затеи.
Так незаметно протекало лето, приходила осень. Погода порти­лась. Уже хотелось домой, в город к своим обычным занятиям.
Возвращались в Казань тем же порядком - с лошадьми, собака­ми, с поваром и многочисленною прислугой.
Время шло. Маленькая Катенька незаметно росла, и другие ин­тересы стали появляться у нее. С подружкой Адель Жомини завелись у нее свои секреты. Если раньше Адель, прихорашивалась, поплевав на ладони и напомадив голову, и удивлялась, что Мими над ней смеется, то теперь обе подружки старались надеть хорошенькие шляпки и нарядные тальмочки, отправляясь к обедне в университетскую церковь. Там на хорах пел некий юноша, в которого обе были влюблены. Потом шептались, уверяя друг друга, что «он посмотрел на меня!» и были этим счастливы целую неделю.
У маменьки тогда долго гостили ее дальние родственники - дядя Гриша, дядя Валера и тетя Лиза. Они были братья и сестра - все нежена­тые, обедневшие и весьма пожилые.
Тетя Лиза, всегда восторженная, любила несколько преувеличи­вать. Она рассказывала, например, как они с братьями ехали в Казань по Волге:« Представьте себе - ночь, тишина и вдруг чудесные звуки - оркестр. На берегу костер и около него рыбаки поют и играют на мандолине, на гитаре, домре, скрипке...» «И всего-то, сестрица, там была одна бала­лайка», - скептически перебивал ее дядя Валера. А дядя Гриша был учас­тник войны 1812 года и тогда потерял ногу, ходил на деревяшке. Катенька была его любимица. Иногда он таинственно звал ее и, прыгая на дере­вянной ноге, бодро взбирался по лестнице в свою комнату. Катенька бежала за ним. Дядя Гриша брал большущую деревянную ложку, открывал крышку липового бочонка, стоявшего в углу, зачерпывал полную ложку душистого меда, который они привезли с собой. «Кушай, Катенька, на здоровье», - приговаривал он, протягивая ей мед и ломоть свежего ржа­ного хлеба. Катенька любила визиты к дяде Грише, рассматривала его ордена, слушала рассказы о войне.
У Катеньки была двоюродная сестра, тоже Катя. В отличие от маленькой Катеньки ее звали по имени и отчеству - Катенька Захаровна. Она была несколькими годами старше девочек Чемесовых. Когда она приехала в Казань, ей было 15 лет. Это была высокая, красивая девочка. Последние годы, после смерти матери она жила вдвоем с отцом в ма­леньком именьице, а когда и отец тоже умер - тетка Екатерина Никола­евна взяла девочку к себе.
Вывозить маменька стала сначала ее и Сашеньку. Старалась оде­вать их нарядно, обе были хорошенькие и пользовались успехом. Катенька стала выезжать позже.
Сначала ей было как-то страшновато - много народа, много света, нарядных дам и девиц. Идешь по лестнице, по мягкому ковру между кадок с зелеными деревцами, отражаешься в зеркалах. Сравниваешь свой на­ряд, прическу с другими. Здороваешься с хозяйкой и входишь в зал, где уже звучит музыка. И вот уже первый кавалер, кланяясь, приглашает на вальс. Кладешь ему руку на плечо и скользишь по паркету ... Все веселее играет музыка, веселее кружатся пары... Чаще всего балы бывали в Дво­рянском Собрании.
Веселая и жизнерадостная Катенька Захаровна к своему совер­шеннолетию вдруг, без видимой причины стала серьезной, тихой и од­нажды заявила маменьке, что она решила уйти в монастырь. Сначала ей не поверили, но Катенька Захаровна настояла на своем. У нее было очень маленькое приданое, и она сказала маменьке: «Ма тант, поймите, что для вклада в монастырь этого довольно, а в мирской жизни я всегда буду бесприданницей».
Она действительно постриглась в монахини, и в монастыре ско­ро получила высшие ступени, стала игуменьей и монастырское хозяйст­во вела образцово. Она открыла школу для девочек - сирот, художествен­ные мастерские, где монашки вышивали гладью и ткали ковры, рисоваль­ную школу. Она и сама хорошо рисовала, а наиболее талантливых деву­шек посылала учиться «в мир». Когда одна из ее послушниц решила выйти замуж, дала ей приданое, как и другим девушкам-сироткам.
Только она всегда настаивала, чтобы никто из послушниц не приносил Великий Обет раньше нескольких лет жизни в монастыре. Может быть все же жалела, что сама была еще так молода, когда ушла от мира. При постриге ей дали имя Мария. С Катенькой мать Мария была дружна до самой своей смерти. Умерла она еще не старой - всеми почи­таемая и оплакиваемая.
Катеньке было 15 лет, когда маменька сказала ей, что у них бу­дет жить ее ровесница Саша Тихонова. « Надеюсь, ма шер, что вы подру­житесь с ней, - добавила маменька, - за нее хлопочет Юшков, он прини­мает в ней большое участие». И вот Саша Тихонова появилась у Чемесо­вых и попала под команду Мими, которая к тому времени стала в доме экономкой.
Саша была молоденькая и веселая, но положение у нее было какое-то ложное - она не была прислугой, но не была и барышней. У Юшкова в молодости была «барская барыня» - красивая девушка-кресть­янка из его крепостных. От него у нее были две дочери - Наташа и Саша. Впоследствии Юшков выдал их мать замуж за садовника Артамона Ти­хонова. От садовника у нее тоже были дети. Когда же старшие девочки
(незаконные дочери Юшкова) подросли, он, не желая, чтобы они стали простыми крестьянками, устроил их в хорошие дома: Сашу - к Чемесовым, Наташу - к другим своим друзьям.
Когда Катенька вышла замуж, Саша Тихонова - она осталась незамужней - перешла в новую семью, помогала вести хозяйство, вынян­чила ее детей и внуков.
Начальство Мими было для Саши тяжко. Только соберется мо­лодая компания, начнутся игры, горелки или прятки, только она разыг­рается, а Мими тут, как тут - зовет ее перебирать и развешивать старые платья из сундуков и ворчит: «Саша, ты девушка бедная, должна своим трудом себя содержать и не тебе с барышнями и их кавалерами играть». Может быть, Мими замечала, что легкомысленный Волюшка заглядывался на Сашеньку Тихонову...
В Казань приехал из Одессы некий Митрофан Васильевич Шимановский, юрист. Он стал ухаживать за Сашенькой Чемесовой, сделал пред­ложение, его приняли, сыграли свадьбу и молодые уехали в Одессу. Чемесовы считали Шимановского польским шляхтичем (он выдавал себя за поляка), а оказалось - о ужас! - что отец его выкрест из евреев. Сашень­ка прожила с ним счастливо всю жизнь, они очень любили друг друга.
Волюшка служил в Петербурге, был военным, кутил, волочился за женщинами. У него был серебряный перстень с черепом, и он уверял Катеньку, что этот череп сделан из косточки какого-то офицера, с кото­рым он дрался на дуэли. Хоть Катенька знала, что это неправда, что в перстне слоновая кость, но это кольцо было ей неприятно. Однажды Волюшка попал в большую неприятность: слишком вольно держал себя с одной девицей, которая ему нравилась, и ее отец, решив ускорить свадь­бу, снял со стены образ, желая благословить и поздравить молодых. Пе­репуганный Волюшка, оставив шпагу и кивер, как Подколесин, выпрыгнул в окно и на другой день прислал денщика за вещами.
Однажды, за игорным столом он спустил в карты все, что у него было, даже тройку лошадей... Позже он оказался в Казани уже вышед­шим в отставку. С Катенькой они по-прежнему дружили.
А Воленька все не унимался. Он стал ухаживать за Варенькой Мусиной-Пушкиной и по своему обыкновению держался с ней вольно. Ее мать намекнула, что ему следует жениться. На Катин вопрос «что же он думает делать?» Воленька отвечал: «Ничего, Катрихен, как-нибудь откручусь!» Но не открутился. Мадам Мусина-Пушкина с дочерью яви­лись к маменьке с визитом, и свадьба была решена. Чемесовы шутили - по-французски, конечно: «Надели розовое платье, зеленую шляпу и при­ехали делать Воленьке предложение.., ».
Коля жил в Петербурге, вел жизнь серьезную, служил по граж­данской части, неудачно женился, потом заболел туберкулезом и рано умер.
В то время в Казани жила Екатерина Федоровна Батюшкова, она была знакома с Чемесовыми, бывала у них и много рассказывала о своем брате Алексее Федоровиче Озерове, называя его «мон фрер». Озеров был уже полковник, служил перед этим на севере, сопровождал караваны, ездил на собаках, был в Средней Азии - словом, это был увлекательный собеседник. Он стал часто бывать у Чемесовых. Катенька и Воля за глаза называли его «мон фрер».
Однажды вечером, когда Катенька сидела одна в гостиной у ро-
яля, перебирая клавиши, к ней подошел Воленька: «Ну, Катрихен, поз­дравляю тебя, завтра «мон фрер» придет к маменьке просить твоей руки». И надел ей на пальчик бирюзовое колечко - на счастье!
Так вышла замуж Катенька, которая уже перестала быть малень­кой, ей было больше 20 лет. Материальные дела семьи были плохи, и хорошего приданого у Кати не было. Но это не беспокоило Озерова. Он полюбил Катеньку и всю жизнь баловал ее, как маленькую девочку. Она тоже искренне любила его, хоть он был старше на десять лет.
Первое время Алексей Федорович служил в Казани. Там роди­лись все четыре их девочки. Старшая из них Варвара Алексеевна и была нашей мамой.
А Екатерина Николаевна Чемесова после этой, последней в ее семье свадьбы, продала свой большой казанский дом, переехала в малень­кий флигелек и жила там со своей сестрой и двумя старушками, бывши­ми когда-то ее крепостными девушками. Душарка умерла еще раньше. Вот и вся история Маленькой Катеньки.
Остается добавить лишь несколько слов для тех, кого заин­тересует судьба Маленькой Катеньки и ее близких. Ее муж, будучи уже в генеральских чинах, скончался в 1905 году, а сама Екатерина Васильевна - в голодном 1933-м, в Харькове, в холодной квартире, на руках у своих детей. У ее дочери Варвары Алексеевны и штабс-капитана Рогозина, погибшего в рядах Белой Армии, была дочь Екатерина Николаевна, родившаяся в 1905 году. Эта внучка Маленькой Катеньки в 1930-м году вышла замуж за молодого поэта Владимира Евгеньевича Щировского, которого «за происхождение» сначала «вычистили» из института, а потом несколько раз арестовывали. В заключении он психически заболел, что не помешало в 1941 году призвать его на войну, где он вскоре погиб. А его вдова Екатерина Николаевна Щировская, чье имя стоит под этими записками, уехала с сыном Николаем в Ставропольский край, где и прожила вместе с его семьей до самой своей смерти в 1987 году. Для дочерей сына, для своих внучек и записала она прелестные рассказы своей бабушки.
Екатерина Николаевна присылала и привозила свои рукописи сестре Александре Николаевне в замужестве графине Доррер, которая их перепечатывала на машинке и хранила, как драгоценные свидетель­ства о жизни старших родных. Она-то и предоставила альманаху эти страницы. Редакция сердечно благодарит Александру Николаевну Доррер.
Публикация в альманахе Российского Дворянского Собрания графини А.И.Доррер.