(Это продолжение, а начало смотрите на предыдущей странице)

Но вот все уложено. Маменька, Мими, Сашенька и Катенька в дорожных платьях садятся в карету. Старик дворецкий и Душарка, про­вожают их - они не едут. Маменька повторяет им наказ - беречь дом. Крестится, говорит - «С Богом, трогай!» Карета трогается. Форейтор сидит верхом на лошади, кучер на козлах подбирает вожжи. За каретой тро­нулась и бричка. По городу едут тихо, на мостовой потряхивает. Нако­нец, выехали за город. Кучер останавливает лошадей, отвязывает коло­кольцы. И вот лошади взяли дружнее, зазвенели, залились колокольчики веселым звоном, дорога ровная, идет лугом над Волгой. В карете открывают окошко, веселый ветерок треплет волосы. У Кати на руках вертится Мальчик и норовит высунуть мордочку в окно...

К полудню доезжают до Дунькиного ущелья. Во времена Пуга­чева или позже здесь жила знаменитая красавица атаманша Дунька. Много всяких легенд было про нее - неуловимую, смелую до дерзости. Так и не поймали Дуньку, хоть и ловили долго. Куда она делась, никто не знает. Мими боялась ее до ужаса. Когда стали подъезжать к ущелью, она стала умолять, чтобы подвязали колокольцы, чтобы ехать тихо, чтобы маменька спрятала подальше шкатулку с деньгами. И вообще, Мими готовилась к смерти. Сашенька сидела бледная, а Катенька вытащила свой пистолет. Был у нее дамский двуствольный пистолет, инкрустированный перламут­ром. Если нажать курок - выскакивал между стволами кинжал. Писто­лет мог бы и стрелять, но у Катеньки, понятно, не было ни пуль, ни по­роха. И все же она чувствовала себя вооруженной.

Ущелье, конечно, проезжали без приключений, и снова залива­лись колокольчики. Теперь лошади бежали между хлебными полями, пахло спеющей рожью, кричали перепела и голубели среди колосьев васильки. День клонился к вечеру, когда приезжали на станцию, где надо менять лошадей. Держал ее татарин Назырка. У него ночевали. Вносили в чис­тую прохладную комнату поставец с едой. Назырка присылал свою мо­лодую жену, веселую татарку с самоваром. Приносили молоко в запо­тевших от холода кувшинах, яйца, хлеб, еще горячий. Сам Назырка тол­стый, круглолицый, бритый, в тюбетейке и в халате приходил к столу, беседовал с маменькой. У Назырки было три жены. Старшая, главная, не показывалась. По хозяйству хлопотали две младшие. Они постилали на полу душистое сено. Мими закрывала его кошмами, а сверху - своими простынями. Из тарантаса приносили подушки. За день все устали, хо­телось спать, но Катя все же успевала посмотреть картинки на стенах - «Как мыши кота хоронят». На первой картинке мыши везут кота на тележке, радуются, думают, что он дохлый, а кот приоткрыл один глаз. На второй - кот вскочил, а мыши, бросив тележку, бегут врассыпную.

Мими спрашивала Назырку - не ссорятся ли между собой его жены? Он отвечал, что у каждой из них во дворе построено по кухне для них и их детей. А он, Назырка, с каждой живет по неделе - и ест и ночует у очередной жены. Она и стирает, и шьет ему, а через неделю переходит к другой - зачем ссориться, все довольны.

Утром уезжали рано и к обеду уже бывали дома. Иногда, впро­чем, если приезжали поздно, маменька решала, ехать сразу, не ночуя. Назырка спросонья на просьбу дать лошадей отвечал: «Что ты, мачка, Катерин Никлаич, куда едиш? Тут гура (гора), писок, утра нада дожи­дать!» Маменька настаивала.

Тогда Назырка выходил на берег и, приставив руки ко рту рупо­ром, кричал: «Паром, суда! Паром, суда!» Его голос далеко разносился над темной водой. И вот, издали слышался плеск, скрипение и постукивание - это с противоположного берега отчаливал паром. Катенька задремы­вала и сквозь сон слышала приглушенные голоса. Вот качнулась карета, фыркнули лошади, гулко стукнули подковами по доскам парома, и уба­юкивающе заплескалась вода за бортом. На другом берегу лошади весе­ло, дружно брали в гору. До Гурьевки было уже недалеко.

С дороги вечером девочек водили в баню, и Катенька со слезами вспоминала милую Душарку, которая так ласково, осторожно мыла ей головку. Тут было не так...

Как-то раз, подъезжая к Гурьевке, увидали необычайную карти­ну: по дороге, прямо к карете мчался во весь дух голый человек, а за ним из-за кустов лозняка и камыша бежали еще двое голых - побольше рос­том. Первый кричал истошным голосом «Спасите меня». Кучер остано­вил лошадей в удивлении. Бежавшие сзади скрылись в кустах, а первый вскочил прямо в карету и тут все увидели, что это был Воленька - голый, мокрый, в слезах, насмерть перепуганный. Отдышавшись, он рассказал, что они с гувернером и Коленькой купались в пруду. Те хорошо плавают, а Воленька не умел, и они решили научить его - затащили на глубину, хотели там бросить, чтобы он выплыл. Но он вырвался от них и убежал.

Маменька завернула его в простыню, дали ему лавровишневых капель и повезла с собой. К ужину явились немного смущенные Павел Васильевич и Коленька. Маменька пожурила их и взяла слово, что таким

образом учить плавать не будут. «Но тебе, мой друг, - сказала она Воленьке, - все же следует научиться плавать. Твои сестры-девочки и те плавают хорошо...». Потом пришел садовник, принес решето черешен, черных, необычайно сладких - гурьевских и поворчал на господ, что поз­дно они приезжают: еле уберег черешни, уже почти отошли.

В Гурьевке жизнь тоже текла размеренно, но иначе, чем в горо­де. Меньше было уроков. С Павлом Васильевичем совсем не занимались. С Мими больше читали вслух по-французски - на балконе за вышивкой. И маменька больше бывала с детьми. Ходили купаться на пруд, варили варенье в саду на летней плитке или на жаровне на углях - тогда особен­но пахло хворостом и ягодами, дымком. Соседей в Гурьевке не было, и в гости никто не приезжал.

Катенька облюбовала себе на конюшне старую белую лошадь и все мечтала прокатиться на ней верхом. Для этого она приготовила подуш­ку и вместо подпруги ремень, чтобы укрепить подушку на спине у лоша­ди. Все это она клала вечером возле кровати и собиралась встать на рас­свете, пока все спят, оседлать Серого подушкой, и скакать куда глаза гля­дят. Но, увы, каждой утро она просыпалась, когда ехать было поздно, да и маменька была против этой затеи.

Так незаметно протекало лето, приходила осень. Погода порти­лась. Уже хотелось домой, в город к своим обычным занятиям.

Возвращались в Казань тем же порядком - с лошадьми, собака­ми, с поваром и многочисленною прислугой.

Время шло. Маленькая Катенька незаметно росла, и другие ин­тересы стали появляться у нее. С подружкой Адель Жомини завелись у нее свои секреты. Если раньше Адель, прихорашивалась, поплевав на ладони и напомадив голову, и удивлялась, что Мими над ней смеется, то теперь обе подружки старались надеть хорошенькие шляпки и нарядные тальмочки, отправляясь к обедне в университетскую церковь. Там на хорах пел некий юноша, в которого обе были влюблены. Потом шептались, уверяя друг друга, что «он посмотрел на меня!» и были этим счастливы целую неделю.

У маменьки тогда долго гостили ее дальние родственники - дядя Гриша, дядя Валера и тетя Лиза. Они были братья и сестра - все нежена­тые, обедневшие и весьма пожилые.

Тетя Лиза, всегда восторженная, любила несколько преувеличи­вать. Она рассказывала, например, как они с братьями ехали в Казань по Волге:« Представьте себе - ночь, тишина и вдруг чудесные звуки - оркестр. На берегу костер и около него рыбаки поют и играют на мандолине, на гитаре, домре, скрипке...» «И всего-то, сестрица, там была одна бала­лайка», - скептически перебивал ее дядя Валера. А дядя Гриша был учас­тник войны 1812 года и тогда потерял ногу, ходил на деревяшке. Катенька была его любимица. Иногда он таинственно звал ее и, прыгая на дере­вянной ноге, бодро взбирался по лестнице в свою комнату. Катенька бежала за ним. Дядя Гриша брал большущую деревянную ложку, открывал крышку липового бочонка, стоявшего в углу, зачерпывал полную ложку душистого меда, который они привезли с собой. «Кушай, Катенька, на здоровье», - приговаривал он, протягивая ей мед и ломоть свежего ржа­ного хлеба. Катенька любила визиты к дяде Грише, рассматривала его ордена, слушала рассказы о войне.

У Катеньки была двоюродная сестра, тоже Катя. В отличие от маленькой Катеньки ее звали по имени и отчеству - Катенька Захаровна. Она была несколькими годами старше девочек Чемесовых. Когда она приехала в Казань, ей было 15 лет. Это была высокая, красивая девочка. Последние годы, после смерти матери она жила вдвоем с отцом в ма­леньком именьице, а когда и отец тоже умер - тетка Екатерина Никола­евна взяла девочку к себе.

Вывозить маменька стала сначала ее и Сашеньку. Старалась оде­вать их нарядно, обе были хорошенькие и пользовались успехом. Катенька стала выезжать позже.

Сначала ей было как-то страшновато - много народа, много света, нарядных дам и девиц. Идешь по лестнице, по мягкому ковру между кадок с зелеными деревцами, отражаешься в зеркалах. Сравниваешь свой на­ряд, прическу с другими. Здороваешься с хозяйкой и входишь в зал, где уже звучит музыка. И вот уже первый кавалер, кланяясь, приглашает на вальс. Кладешь ему руку на плечо и скользишь по паркету ... Все веселее играет музыка, веселее кружатся пары... Чаще всего балы бывали в Дво­рянском Собрании.

Веселая и жизнерадостная Катенька Захаровна к своему совер­шеннолетию вдруг, без видимой причины стала серьезной, тихой и од­нажды заявила маменьке, что она решила уйти в монастырь. Сначала ей не поверили, но Катенька Захаровна настояла на своем. У нее было очень маленькое приданое, и она сказала маменьке: «Ма тант, поймите, что для вклада в монастырь этого довольно, а в мирской жизни я всегда буду бесприданницей».

Она действительно постриглась в монахини, и в монастыре ско­ро получила высшие ступени, стала игуменьей и монастырское хозяйст­во вела образцово. Она открыла школу для девочек - сирот, художествен­ные мастерские, где монашки вышивали гладью и ткали ковры, рисоваль­ную школу. Она и сама хорошо рисовала, а наиболее талантливых деву­шек посылала учиться «в мир». Когда одна из ее послушниц решила выйти замуж, дала ей приданое, как и другим девушкам-сироткам.

Только она всегда настаивала, чтобы никто из послушниц не приносил Великий Обет раньше нескольких лет жизни в монастыре. Может быть все же жалела, что сама была еще так молода, когда ушла от мира. При постриге ей дали имя Мария. С Катенькой мать Мария была дружна до самой своей смерти. Умерла она еще не старой - всеми почи­таемая и оплакиваемая.

Катеньке было 15 лет, когда маменька сказала ей, что у них бу­дет жить ее ровесница Саша Тихонова. « Надеюсь, ма шер, что вы подру­житесь с ней, - добавила маменька, - за нее хлопочет Юшков, он прини­мает в ней большое участие». И вот Саша Тихонова появилась у Чемесо­вых и попала под команду Мими, которая к тому времени стала в доме экономкой.

Саша была молоденькая и веселая, но положение у нее было какое-то ложное - она не была прислугой, но не была и барышней. У Юшкова в молодости была «барская барыня» - красивая девушка-кресть­янка из его крепостных. От него у нее были две дочери - Наташа и Саша. Впоследствии Юшков выдал их мать замуж за садовника Артамона Ти­хонова. От садовника у нее тоже были дети. Когда же старшие девочки

(незаконные дочери Юшкова) подросли, он, не желая, чтобы они стали простыми крестьянками, устроил их в хорошие дома: Сашу - к Чемесовым, Наташу - к другим своим друзьям.

Когда Катенька вышла замуж, Саша Тихонова - она осталась незамужней - перешла в новую семью, помогала вести хозяйство, вынян­чила ее детей и внуков.

Начальство Мими было для Саши тяжко. Только соберется мо­лодая компания, начнутся игры, горелки или прятки, только она разыг­рается, а Мими тут, как тут - зовет ее перебирать и развешивать старые платья из сундуков и ворчит: «Саша, ты девушка бедная, должна своим трудом себя содержать и не тебе с барышнями и их кавалерами играть». Может быть, Мими замечала, что легкомысленный Волюшка заглядывался на Сашеньку Тихонову...

В Казань приехал из Одессы некий Митрофан Васильевич Шимановский, юрист. Он стал ухаживать за Сашенькой Чемесовой, сделал пред­ложение, его приняли, сыграли свадьбу и молодые уехали в Одессу. Чемесовы считали Шимановского польским шляхтичем (он выдавал себя за поляка), а оказалось - о ужас! - что отец его выкрест из евреев. Сашень­ка прожила с ним счастливо всю жизнь, они очень любили друг друга.

Волюшка служил в Петербурге, был военным, кутил, волочился за женщинами. У него был серебряный перстень с черепом, и он уверял Катеньку, что этот череп сделан из косточки какого-то офицера, с кото­рым он дрался на дуэли. Хоть Катенька знала, что это неправда, что в перстне слоновая кость, но это кольцо было ей неприятно. Однажды Волюшка попал в большую неприятность: слишком вольно держал себя с одной девицей, которая ему нравилась, и ее отец, решив ускорить свадь­бу, снял со стены образ, желая благословить и поздравить молодых. Пе­репуганный Волюшка, оставив шпагу и кивер, как Подколесин, выпрыгнул в окно и на другой день прислал денщика за вещами.

Однажды, за игорным столом он спустил в карты все, что у него было, даже тройку лошадей... Позже он оказался в Казани уже вышед­шим в отставку. С Катенькой они по-прежнему дружили.

А Воленька все не унимался. Он стал ухаживать за Варенькой Мусиной-Пушкиной и по своему обыкновению держался с ней вольно. Ее мать намекнула, что ему следует жениться. На Катин вопрос «что же он думает делать?» Воленька отвечал: «Ничего, Катрихен, как-нибудь откручусь!» Но не открутился. Мадам Мусина-Пушкина с дочерью яви­лись к маменьке с визитом, и свадьба была решена. Чемесовы шутили - по-французски, конечно: «Надели розовое платье, зеленую шляпу и при­ехали делать Воленьке предложение.., ».

Коля жил в Петербурге, вел жизнь серьезную, служил по граж­данской части, неудачно женился, потом заболел туберкулезом и рано умер.

В то время в Казани жила Екатерина Федоровна Батюшкова, она была знакома с Чемесовыми, бывала у них и много рассказывала о своем брате Алексее Федоровиче Озерове, называя его «мон фрер». Озеров был уже полковник, служил перед этим на севере, сопровождал караваны, ездил на собаках, был в Средней Азии - словом, это был увлекательный собеседник. Он стал часто бывать у Чемесовых. Катенька и Воля за глаза называли его «мон фрер».

Однажды вечером, когда Катенька сидела одна в гостиной у ро-

яля, перебирая клавиши, к ней подошел Воленька: «Ну, Катрихен, поз­дравляю тебя, завтра «мон фрер» придет к маменьке просить твоей руки». И надел ей на пальчик бирюзовое колечко - на счастье!

Так вышла замуж Катенька, которая уже перестала быть малень­кой, ей было больше 20 лет. Материальные дела семьи были плохи, и хорошего приданого у Кати не было. Но это не беспокоило Озерова. Он полюбил Катеньку и всю жизнь баловал ее, как маленькую девочку. Она тоже искренне любила его, хоть он был старше на десять лет.

Первое время Алексей Федорович служил в Казани. Там роди­лись все четыре их девочки. Старшая из них Варвара Алексеевна и была нашей мамой.

А Екатерина Николаевна Чемесова после этой, последней в ее семье свадьбы, продала свой большой казанский дом, переехала в малень­кий флигелек и жила там со своей сестрой и двумя старушками, бывши­ми когда-то ее крепостными девушками. Душарка умерла еще раньше. Вот и вся история Маленькой Катеньки.

Остается добавить лишь несколько слов для тех, кого заин­тересует судьба Маленькой Катеньки и ее близких. Ее муж, будучи уже в генеральских чинах, скончался в 1905 году, а сама Екатерина Васильевна - в голодном 1933-м, в Харькове, в холодной квартире, на руках у своих детей. У ее дочери Варвары Алексеевны и штабс-капитана Рогозина, погибшего в рядах Белой Армии, была дочь Екатерина Николаевна, родившаяся в 1905 году. Эта внучка Маленькой Катеньки в 1930-м году вышла замуж за молодого поэта Владимира Евгеньевича Щировского, которого «за происхождение» сначала «вычистили» из института, а потом несколько раз арестовывали. В заключении он психически заболел, что не помешало в 1941 году призвать его на войну, где он вскоре погиб. А его вдова Екатерина Николаевна Щировская, чье имя стоит под этими записками, уехала с сыном Николаем в Ставропольский край, где и прожила вместе с его семьей до самой своей смерти в 1987 году. Для дочерей сына, для своих внучек и записала она прелестные рассказы своей бабушки.

Екатерина Николаевна присылала и привозила свои рукописи сестре Александре Николаевне в замужестве графине Доррер, которая их перепечатывала на машинке и хранила, как драгоценные свидетель­ства о жизни старших родных. Она-то и предоставила альманаху эти страницы. Редакция сердечно благодарит Александру Николаевну Доррер.

Публикация в альманахе Российского Дворянского Собрания графини А.И.Доррер.