Ещё и Марта нет, а снег
Уж тает, обнажая землю.
Я вешних вод весёлый бег
Опять, обрадованный, внемлю.

Струи взломали хрупкий лёд,
Грачи обратно прилетели…
Пройдёт ещё две-три недели -
И мир воскреснет, зацветёт.

Пригрей, о, солнце, землю лаской
Твоих живительных лучей
И оживи весенней сказкой
Глухую мертвенность полей!

Зазимовавшею душою
Пора очнуться ото сна:
Добра и света дай, весна,
И мне в борьбе со злом и тьмою!

28 февраля 1910, Павловск

Ландыши

Если ландыша листья средь жаркого лета
 Мне в тени попадутся лесной,
Я не вижу на них благовонного цвета,
 Облетевшего ранней весной.

Затаённою грустью и радостью ясной
 Сердце сладко заноет в груди:
Много счастья изведано в жизни прекрасной,
 Мне не знать уж весны впереди.

Пусть земле возвращает она ежегодно
 Белоснежного ландыша цвет, -
Призрак старости манит рукою холодной:
 Юным дням повторения нет.

Но не жаль мне покинуть земное жилище:
 Там, в неведомой сердцу дали
Расцветают красы и светлее, и чище
 Милых ландышей бедной земли.

3 июля 1909, Либенштейн

Весной

Д. А. Шуринову

Вешние воды бегут… Засиневшее
 Небо пригрело поля.
Зимнее горе, давно наболевшее,
 Выплакать хочет земля.

Зори полночные, негою томною
 Млея, гоните вы прочь
Тысячезвёздную, холодно-тёмную,
 Долгую зимнюю ночь.

Ласточки, жаждой свиданья влекомые,
 Милые дети весны,
Нам вы, вернувшися в гнёзда знакомые,
 Счастья навеете сны.

Яблоня, снег отряхнув, белоснежною
 Ризой цветов убрана;
О, как пленительна свежестью нежною,
 Как благовонна она!

Грей ты нас, солнце; сияй ослепительно
 Стуже на смену и тьме;
Дай насладиться весной упоительной,
 Дай позабыть о зиме.

4 мая 1902, Мраморный дворец

***

Когда креста нести нет мочи,
Когда тоски не побороть,
Мы к небесам возводим очи,
Творя молитву дни и ночи,
Чтобы помиловал Господь.

Но если вслед за огорченьем
Нам улыбнётся счастье вновь,
Благодарим ли с умиленьем,
От всей души, всем помышленьем
Мы Божью милость и любовь?

10 июня 1899, Красное Село

***

Ах, эта ночь так дивно хороша!
Она томит и нас чарует снова…
 О, говори: иль не найдётся слова,
 Чтоб высказать всё, чем полна душа?

В такую ночь нельзя владеть собой,
Из груди сердце вырваться готово!…
 Нет, замолчи: чтО может наше слово
 Пред несказанной прелестью такой?

5 июля 1890, Красное Село

***

Как пленительно-тихо в отцветших полях!
 Наша осень полна обаянья:
Сколько прелести в грустных,
 безжизненных днях
 Этой кроткой поры увяданья!

Воздух влажен и свеж, облетают листы,
 Тучи кроют лазурь небосвода,
Безответно, безропотно блекнут цветы,
 И покорно зимы ждёт природа.

Не блаженство ли этой внимать тишине,
 Где пред смертью покорность такая?
Так же мирно навеки уснуть бы и мне,
 Без напрасной борьбы угасая!

30 октября 1889, Павловск

***

Меня бранят, когда жалею
Я причиняющих печаль
Мне бессердечностью своею;
Меня бранят, когда мне жаль
Того, кто в слабости невольной
Иль в заблужденьи согрешит…
 Хоть и обидно мне, и больно,
Но пусть никто не говорит,
Что семя доброе бессильно
Взойти добром; что только зло
На ниве жатвою обильной
Нам в назидание взошло.

Больней внимать таким сужденьям,
Чем грусть и скорбь сносить от тех,
Кому мгновенным увлеченьем
Случится впасть в ничтожный грех.
 Не все ль виновны мы во многом,
Не все ли братья во Христе?
Не все ли грешны перед Богом,
За нас распятым на кресте?

1 мая 1888, Мраморный дворец

***

Когда меня волной холодной
Объемлет мира суета,
Звездой мне служат путеводной
 Любовь и красота.

О, никогда я не нарушу
Однажды данный им обет:
Любовь мне согревает душу,
 Она - мне жизнь и свет.

Не зная устали, ни лени,
Отважно к цели я святой
Стремлюсь, чтоб преклонить колени
 Пред вечной красотой.

5 декабря 1887, Берлин

Колыбельная песенка

Князю Иоанну Константиновичу

Спи в колыбели нарядной,
Весь в кружевах и шелку,
Спи, мой сынок ненаглядный,
В тёплом своём уголку!

В тихом безмолвии ночи
С образа, в грусти святой,
Божией Матери очи
Кротко следят за тобой.

Сколько участья во взоре
Этих печальных очей!
Словно им ведомо горе
Будущей жизни твоей.

Быстро крылатое время,
Час неизбежный пробьёт;
Примешь ты тяжкое бремя
Горя, труда и забот.

Будь же ты верен преданьям
Доброй, простой старины;
Будь же всегда упованьем
Нашей родной стороны!

С верою твёрдой, слепою
Честно живи ты свой век!
Сердцем, умом и душою
Русский ты будь человек!

Пусть тебе в годы сомненья,
В пору тревог и невзгод,
Служит примером терпенья
Наш православный народ.

Спи же! Ещё не настали
Годы смятений и бурь!
Спи же, не зная печали,
Глазки, малютка, зажмурь!..

Тускло мерцает лампадка
Перед иконой святой…
Спи же беспечно и сладко,
Спи, мой сынок, дорогой!

4 марта 1887, Мраморный дворец

***

Садик запущенный, садик заглохший;
 Старенький, серенький дом;
Дворик заросший, прудок пересохший;
 Ветхие службы кругом.

Несколько шатких ступеней крылечка,
 Стёкла цветные в дверях;
Лавки вдоль стен, изразцовая печка
 В низеньких, тёмных сенях;

В комнате стулья с обивкой сафьянной,
 Образ с лампадой в углу,
Книги на полках, камин, фортепьяно,
 Мягкий ковёр на полу…

В комнате этой и зиму, и лето
 Столько цветов на окне…
Как мне знакомо и мило всё это,
 Как это дорого мне!

Юные грёзы! Счастливые встречи
 В поле и в мраке лесном…
Под вечер долгие, тихие речи
 Рядом, за чайным столом…

Годы минувшие, лучшие годы,
 Чуждые смут и тревог!
Ясные дни тишины и свободы!
 Мирный, родной уголок!

Ныне ж одно только на сердце бремя
 Незаменимых потерь…
Где это доброе старое время?
 Где это счастье теперь?

13 сентября 1886, Павловск

***

Как хорошо бывало летом
В цветущем садике моём,
Так жарко, знойно так пригретом
Горячим солнечным лучом!
Тот запах липового цвета,
Уж я вдыхал его, вдыхал!
Прошли те дни тепла и света,
Когда весь мир благоухал,
Когда душистого горошка
Так много было под окном…
А уж теперь моя дорожка
Опавшим устлана листом,
Мои берёзки пожелтели,
Уж осыпается мой сад…
И мне сдаётся: не во сне ли
Весь этот радужный наряд,
Которым, как в волшебной сказке,
Была разубрана земля,
Весь этот блеск, все эти краски,
Всю эту прелесть видел я!

13 сентября 1885, в карауле в Зимнем дворце

Умер

Умер, бедняга! В больнице военной
Долго родимый лежал;
Эту солдатскую жизнь постепенно
Тяжкий недуг доконал…

Рано его от семьи оторвали:
Горько заплакала мать,
Всю глубину материнской печали
Трудно пером описать!

С невыразимой тоскою во взоре
Мужа жена обняла;
Полную чашу великого горя
Рано она испила.

И протянул к нему с плачем ручонки
Мальчик-малютка грудной…
…Из виду скрылись родные избёнки,
Край он покинул родной.

В гвардию был он назначен, в пехоту,
В полк наш по долгом пути;
Сдали его в Государеву роту
Царскую службу нести.

С виду пригожий он был новобранец,
Стройный и рослый такой,
Кровь с молоком, во всю щёку румянец,
Бойкий, смышлёный, живой;

С еле заметным пушком над губами,
С честным открытым лицом,
Волосом рус, с голубыми глазами,
Ну, молодец молодцом.

Был у ефрейтора он на поруке,
К участи новой привык,
Приноровился к военной науке,
Сметливый был ученик.

Старым его уж считали солдатом,
Стал он любимцем полка;
В этом Измайловце щеголеватом
Кто бы узнал мужика!

Он безупречно во всяком наряде
Службу свою отбывал,
А по стрельбе скоро в первом разряде
Ротный его записал.

Мы бы в учебной команде зимою
Стали его обучать,
И подготовленный, он бы весною
В роту вернулся опять;

Славным со временем был бы он взводным.
Но не сбылись те мечты!
…Кончились лагери; ветром холодным
Жёлтые сдуло листы,

Серый спустился туман на столицу,
Льются дожди без конца…
В осень ненастную сдали в больницу
Нашего мы молодца.

Таял он, словно свеча, понемногу
В нашем суровом краю;
Кротко, безропотно Господу Богу
Отдал он душу свою.

Умер вдали от родного селенья,
Умер в разлуке с семьёй,
Без материнского благословенья
Этот солдат молодой.

Ласковой, нежной рукою закрыты
Не были эти глаза,
И ни одна о той жизни прожитой
Не пролилася слеза!

Полк о кончине его известили, -
Хлопоты с мёртвым пошли:
В старый одели мундир, положили
В гроб и в часовню снесли.

К выносу тела в военной больнице
Взвод был от нас наряжён…
По небу тучи неслись вереницей
В утро его похорон;

Выла и плакала снежная вьюга
С жалобным воплем таким,
Плача об участи нашего друга,
Словно рыдая над ним!

Вынесли гроб; привязали на дроги,
И по худой мостовой
Серая кляча знакомой дорогой
Их потащила рысцой.

Сзади и мы побрели за ворота,
Чтоб до угла хоть дойти:
Всюду до первого лишь поворота
Надо за гробом идти.

Дрогам вослед мы глядели, глядели
Долго с печалью немой…
Перекрестилися, шапки надели
И воротились домой…

Люди чужие солдата зароют
В мёрзлой земле глубоко,
Там, за заставой, где ветры лишь воют,
Где-то в глуши далеко.

Спи же, товарищ ты наш, одиноко!
Спи же, покойся себе
В этой могилке сырой и глубокой!
Вечная память тебе!

Мыза Смерди, 22 августа 1885

***

Вчера мы ландышей нарвали,
Их много нА поле цвело;
Лучи заката догорали,
И было так тепло, тепло!

Обыкновенная картина:
Кой-где берёзовый лесок,
Необозримая равнина,
Болото, глина и песок.

Пускай всё это и уныло,
И некрасиво, и беднО;
Пусть хорошо всё это было
Знакомо нам давным-давно,

Налюбоваться не могли мы
На эти ровные поля…
О, север, север мой родимый,
О, север, родина моя!

16 июня 1885, Красное Село

***

Нет! Мне не верится, что мы воспоминанья
 О жизни в гроб с собой не унесём;
Что смерть, прервав навек
 и радость, и страданья,
 Нас усыпит забвенья тяжким сном.

Раскрывшись где-то там, ужель ослепнут очи
 И уши навсегда утратят слух?
И память о былом во тьме загробной ночи
 Не сохранит освобождённый дух?

Ужели Рафаэль, на том очнувшись свете,
 Сикстинскую Мадонну позабыл?
Ужели там Шекспир не помнит о Гамлете
 И Моцарт Реквием свой разлюбил?

Не может быть! Нет, всё, что свято и прекрасно,
 Простившись с жизнью, мы переживём
И не забудем, нет! Но чисто, но бесстрастно
 Возлюбим вновь, сливаясь с Божеством!

24 мая 1885, Штадтгаген

***

Я не могу писать стихов,
Когда встречаюся порою
Средь всяких дрязг и пустяков
Со лживой пошлостью людскою.
Я говорил себе не раз:
Оставь, не обращай вниманья!
Смотри: не каждый ли из нас
Несовершенное созданье?
Мы жертвы слабые судьбы,
Проступки наши так понятны:
У розы даже есть шипы,
И есть на самом солнце пятна.
Но нет, пусть ум твердит своё!
Душа с рассудком не мирится,
И сердце бедное моё
Тоской и злобою томится.
И тщетно ищешь рифм и слов,
Зовёшь напрасно вдохновенье,
И раздражённый, в озлобленье
Я не могу писать стихов!

22 мая 1885, Дрезден

Растворил я окно, - стало грустно невмочь,
 Опустился пред ним на колени,
И в лицо мне пахнула весенняя ночь
 Благовонным дыханьем сирени.

А вдали где-то чудно так пел соловей;
 Я внимал ему с грустью глубокой
И с тоскою о родине вспомнил своей;
 Об отчизне я вспомнил далёкой,

Где родной соловей песнь родную поёт
 И, не зная земных огорчений,
Заливается целую ночь напролёт
 Над душистою веткой сирени.

13 мая 1885, Мейнинген

Уж гасли в комнатах огни…
 Благоухали розы…
Мы сели на скамью в тени
 Развесистой берёзы.

Мы были молоды с тобой!
 Так счастливы мы были
Нас окружавшею весной;
 Так горячо любили!

Двурогий месяц наводил
 На нас своё сиянье:
Я ничего не говорил,
 Боясь прервать молчанье;

Безмолвно синих глаз твоих
 Ты опускала взоры:
Красноречивей слов иных
 Немые разговоры.

Чего не смел поверить я,
 Что в сердце ты таила,
Всё это песня соловья
 За нас договорила.

30 июля 1883, Павловск

Я баловень судьбы… Уж с колыбели
Богатство, почести, высокий сан
К возвышенной меня манили цели, -
Рождением к величью я призван.
Но что мне роскошь, злато, власть и сила?
Не та же ль беспристрастная могила
Поглотит весь мишурный этот блеск,
И всё, что здесь
 лишь внешностью нам льстило,
Исчезнет, как волны мгновенный всплеск?
Есть дар иной, божественный, бесценный,
Он в жизни для меня всего святей,
И ни одно сокровище вселенной
Не заменит его душе моей:
То песнь моя!.. Пускай прольются звуки
Моих стихов в сердца толпы людской,
Пусть скорбного они врачуют муки
И радуют счастливого душой!
Когда же звуки песни вдохновенной
Достигнут человеческих сердец,
Тогда я смело славы заслуженной
Приму неувядаемый венец.
Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь,
Но тем, что песни русские, родные
Я буду петь немолчно до конца
И что во славу матушки России
Священный подвиг совершу певца.

4 апреля 1883, Афины